Без иллюзий и очарований

Отметим сразу – ничего загадочного, таинственно пульсирующего на глубине чехов­ской пьесы в спектакле нет. Напротив, вопреки сложившейся театральной традиции, режиссер сосредоточивает внимание зрителей на банальной жизни банальных людей – на размеренном, вялотекущем течении ничем особенным не примечательных дней одной из многочисленных усадеб, разбросанных по всей среднерусской полосе России. Усредненные биографии, ординарные люди, скучные, необязательные разговоры... Режиссер пристально всматривается в эту обыкновенность, умело погружая в нее сперва актеров, а затем и зрителей.

Уездного лекаря Дорна режиссер видит человеком вялым, уставшим, погасшим. Глядя на то, как играет эту роль артист Вадим Асташин, трудно поверить, что некогда он был любимцем окрестных дам и первым покорителем губернских сердец. Наверное, действительно в нем главным образом любили хорошего врача. Влюбленная в него до сей поры Полина Андреевна в исполнении Галины Крыловой намеренно прозаична, надоедлива и временами докучлива до тошноты. Отвязаться от ее советов и просьб нет решительно никакой возможности. Что­то неистребимо бабье мелькает в ее облике и слышится в ее назойливых интонациях: «Время наше уходит...» Усталая гримаса – единственный ответ окружающих на ее приставания. Ее муж Шамраев в исполнении артиста Сергея Цепова груб, громогласен и примитивен, как и положено управляющему большим имением. Их дочь Маша (хороший дебют юной выпускницы Ярославского театрального института Натальи Мацук) в своем унылом черном платье и с не сходящей с лица не менее унылой миной обречена повторить жизнь своей матери: преследовать своей бесцветной и обреченной на безответность любовью соседа по имению, выйти замуж за бедного провинциального учителя, родить от него ребенка и до конца своей жизни пропадать в глуши от «милой деревенской скуки».

Эта специфично чеховская «рифма судьбы» – черта, тонко подмеченная режиссером. Неожиданно светлым юмором освещен в этом спектакле образ ее избранника Медведенко: с его наивным философствованием, незлобивостью, погруженностью в неизбывные счеты­расчеты, с которыми соотносится вся его невеселая жизнь провинциального преподавателя неведомо каких школьных дисциплин. Недавний выпускник театрального института Виталий Даушев так свежо и искренне играет эту роль, что вызывает безоговорочные симпатии зрительного зала.

«Пескариная» провинциальная реальность томит, не может не томить молодых героев чеховской драмы – Нину Заречную и Костю Треплева. На этих персонажах стоит задержать внимание – настолько откровенно и почти вызывающе по отношению к сложившейся театральной традиции они неталантливы, попросту малоинтересны. В спектакле оба героя предстают персонажами, напрочь лишенными того, что называется «индивидуальностью»: люди, отмеченные печатью ординарности, до времени стертые личности. Ирина Веселова и Илья Коврижных играют Нину и Костю без какого­либо намека на традиционный «второй план», скрытый «подтекст», потаенное «внутреннее действие». Тот Костя, которого играет Илья Коврижных, вряд ли способен написать пьесу о Мировой Душе. А та Нина, которую играет Веселова, – так исполнить роль Мировой Души, что и спустя два года Дорн не сможет забыть волнующего впечатления от любительского спектакля, сыгранного на фоне луны и колдовского озера. Не успев начать свою жизнь в искусстве, они уже проиграли ее. Нине суждено пополнить ряды многочисленных провинциальных актрисулек, в вагоне третьего класса путешествующих от одной антрепризы к другой, а Косте – остается только застрелиться, потому что он не тянет не только на открывателя новых форм в искусстве, но и на второразрядного беллетриста, каким является любовник его матери Тригорин.

В этом спектакле и Нина, и Костя – не соперники старшему поколению. Их более опытные соперники по актерской и писательской судьбе гораздо интереснее. Право, мы не можем осудить Тригорина за то, что страницы, отведенные в журнале под опус Треплева, он не захотел разрезать. Действительно, что там прочтешь: «афиша на заборе гласила» да «бледное лицо, обрамленное темными кудрями» – вот и все литературные изыски... Тригорин пишет «хуже Тургенева», а Треплев – даже «хуже Тригорина». Игорь Сидоренко играет отнюдь не «звезду» отечественной беллетристики – его герой, подобно Маше Шамраевой, «тащит свою жизнь волоком». Чувствуется, что тягомотность его столичной жизни не менее утомительна, чем жизнь уездной барышни. В этом до времени расплывшемся столичном литераторе спрятаны изрядные запасы специфично литературной злости – на себя (а Тригорин отлично знает, что он как «знаменитый писатель» – величина дутая), на тех, кто об этом только догадывается и, наконец, на тех, кто об этом судачит за спиной. В тригоринском монологе о своей писательской судьбе нет ничего резонерского – артист произносит его с подлинной горечью и прорвавшейся наружу злостью. Видимо, действительно Нина, сама того не ведая, наступила на его «любимую мозоль». Все остальное время он молчалив, скрытен и так вял, что этой своей вялостью может вполне поспорить с уставшим от жизни Дорном. Он органично сливается с остальными обитателями имения – ему с ними проще и комфортнее, чем со своей яркой и неожиданной любовницей, знаменитой актрисой Аркадиной.

Вот кем режиссер откровенно любуется и даже восхищается – этой незаурядной женщиной, сумевшей вырваться из цепких объятий провинциальной реальности, подняться над серой обыденностью и парить над нею, не давая себе покоя ни днем, ни ночью, ни в работе, ни на отдыхе. Сильная и одаренная натура, она умеет «держать спину» и не теряться при любом неожиданном повороте судьбы. Она живет полно и талантливо – радостями и печалями актерского труда, воспоминаниями о своих сценических триумфах, любовными переживаниями и т. д. и т. п. Она ни минуты не киснет и подлинно «держит себя в струне» – ревнует и злится, закатывает скандалы и чарует собой. Она умеет не слышать того, чего не хочет слышать, и ловко вытягивает из окружающих комплименты ее красоте, моложавости, дарованию. А как ловко она управляется с взбрыкнувшим на какое­то мгновение любовником – разложила на полу, заморочила, заговорила и убедила во всем, в чем хотела убедить. От такой женщины не уйти не то что Тригорину, но и любому другому мужчине – уж больно хороша чертовка. Нервная, как породистая лошадка, и темпераментная, как истая прима, гибкая, изящная, обворожительная женщина в стиле модерн – такова Аркадина этого спектакля в замечательном исполнении Татьяны Гладенко.

Самые глубокие, самые нежные, самые тонкие переживания сценического сюжета отданы брату заезжей знаменитости – действительному статскому советнику в отставке Петру Николаевичу Сорину. Сыгранный Владимиром Солоповым тонко, сдержанно, мудро, он менее всего напоминает «человека, который хотел», скорее – героя чеховской «Скучной истории», подводящего итоги своей убывающей на глазах жизни. Из всех персонажей волковского спектакля именно в нем больше всего внутреннего огня, неподдельного интереса к окружающим его людям, желания жить и наслаждаться последними жизненными дарами. Что­то не верится, что его «никогда не любили женщины»... Скорее он сам тактично и умно отодвигался от непрошеных объятий.

Он утратил какую­то часть своих физических сил, но врожденный такт, ум, порода, юмор – все это осталось при нем. Он не брюзжит, не жалуется и не стремится вызвать сочувствие. Он стареет с достоинством и с достоинством принимает все, что выпало ему судьбой на остаток дней. Это его скрытое, негромкое, но неподдельное чувство собственного достоинства как­то привычно незамечаемо и мало ценимо его человеческим окружением – и это еще одна точно выявленная черта чеховской поэтики: одиночество человека среди людей.

Не исключено, что кому­либо из зрителей может показаться пресной не только точно воссозданная в спектакле чехов­ская реальность, но и сама манера ее сценической подачи: неброская, выдержанная в голубовато­серых тонах декорация (художник – Татьяна Терентьева), уместное, далекое от всякой театральной назойливости музыкальное сопровождение (музыкальное оформление – Ирина Кузнецова), ровное течение сценического дейст­вия. Тем, кто не мыслит театра без крикливой красивости, жирных режиссерских курсивов и подчеркнутых актерских акцентов, нечего делать на этом спектакле. В нем действительно отсутствуют нервный лиризм, острый драматизм, поэзия высокой классики. Но в нем есть другие достоинства – стилевая точность актерского ансамбля, большая режиссерская культура, выдержанность сцениче­ской манеры. Это немало, совсем немало для того, кто любит театр вообще и театр Волкова в частности.