Главное:

Жил­был коллежский регистратор...

До конца XVII века «с живства» в России вообще не писали. Италия давным­давно любовалась портретами, и «Мона Лиза» уже вовсю загадывала свои загадки, в Голландии жанры цвели подобно знаменитым тюльпанам, и портрет был, похоже, самым благородным и драгоценным. Мы не торопились.

В европейской литературе изображения то и дело оживали, отлучались из рам, хранили или выдавали тайны. Нам это тоже только предстояло.

Зато XVIII век стал для русского искусства веком портрета, дворянского и столичного. Провинция опять выжидала: позировать – дело сомнительное, портрет­двойник унесет часть души, возьмет твои тайны, да и заживет своей жизнью. Но, может, это и есть единственная возможность остаться в стенах земного дома, в жизни неведомых потомков?

И тут будто прорвало плотину, каждый город растил собственных портретистов, холст становился зеркалом, в котором так отрадно видеть свои черты. И само слово «портрет» – откуда­то из глубин французского языка – оказалось точным: «черта в черту», по­дробно. С живства – с морщинками и пуговицами...

Угличу повезло, немногим более 225 лет тому назад ему родился свой портретист. Иван Васильевич Тарханов прожил около шестидесяти восьми лет – много по меркам времени («Впрочем, хотя все жители ведут жизнь здоровую, но умирают между 60 и 50 лет от рождения своего», – сетует в 1799 году автор описания губернии). Эти годы прошли, скорее всего, без больших страстей, но и не замкнуто, вполне по­уездному. Он не оставил своего изображения (может, его некому было сохранить?), только лица заказ­чиков.

Тарханов происходил из семьи священников и чиновников, да и сам много лет прослужил в канцелярии. Коллежский регистратор – низшая ступень статской службы: кажется, от него требовались хороший почерк, прилежание копииста и уважение к документу. Все это очень пригодилось и Тарханову­художнику. Его работы – плоть от плоти своего времени и места, XIX века и Углича.

Настоящее открытие тархановского наследия для русского искусства, для истории город­ской культуры произошло в 1980­е годы. Искусствовед и реставратор Савелий Ямщиков осмотрел тогда многие музейные запасники, вплоть до самых дальних, тех, что, по старой присказке, «лыком завязаны». Из тени забвения и небрежения выступали экспонаты, которым вскоре суждено было собрать очереди у музейных касс, отправиться за дальние границы, взглянуть с глянца каталогов. Имя Тарханова тоже вышло за городскую черту, а его картины, показанные в Ярославле, Костроме, Москве, Ленинграде, в Германии и Югославии, были признаны классикой провинциальной живописи.

Всего их известно сейчас двадцать три, большинство составляет одну из ценнейших частей собрания Угличского музея, четыре холста в Ярославском музее­заповеднике, два – в музее Рыбинска.

Между портретами купцов и чиновников есть маленькое «формальное» различие композиции: первые всегда вмещены в композицию «с руками», вторые – без. Вообще считается, что руки не менее выразительны, чем лицо, но писать их почему­то труднее. Может, менее броски их черты или неуловимее «мимика»... Купеческие жены подчеркнуто подставляют взгляду художника кольца – часто чуть не на всех пальцах (уж их­то полагалось копировать со всей зоркостью и знанием вопроса) – и белый платок (он напоминает о скромности, помогает скрыть смущение или неуместное оживление). «Чиновницы» строже, то суше, то элегантнее.

Портрет Пелагеи Рыковой, жены коллежского секретаря, – в белом платье и красной шали: здесь стиль ампир, умение держаться и какая­то старинная прелесть, что­то затаенное и мягкое. Прозрачные глаза цвета крепкого чая, рыжеватый отлив темных волос, тонкая кожа. И смотрит так, как смотрят в окно – туда, где безлюдно.

Семь портретов Суриных 1829 – 1845 годов составили редкую для купеческого дома портретную галерею. Эти люди будто время от времени выходят из круговерти ежедневных дел, плотно прикрывают за собой двери и сосредоточенно позируют художнику. Он же прилежно считает жемчуг, копирует гербовые пуговицы мундирных кафтанов и – главное – точно списывает их лица. Глава семьи – по «Домострою» един­ственно цельная и значимая фигура, домочадцы же – величины скорее дробные: «купецкой сын», купеческая жена, а то и вовсе «купецкого сына жена». Но им по странной логике положено и больше подробностей, нарядов, украшений, значимых мелочей. Все это представляет уклад дома, выстроенный самим купцом и подчиненный ему, вращающийся вокруг его строгой и цельной персоны.

Тарханов­чиновник здесь, на описании, и остановился бы, но Тарханов­живописец идет дальше: следуя художественным принципам своего времени, он возводит каждый образ в превосходную степень, в «перл творения».

«Авантажная» Надежда Сурина, жена купца и угличского городского головы, в подвенечном уборе – с округлыми бровями и легкой тенью улыбки – верно, самая красивая из угличанок того далекого века. Ей двадцать семь, по­тогдашнему многовато для невесты, но замужество удачно – в портрете царят умиротворение и счастливый покой. И пока вы любуетесь всеми этими серьгами, розами и гиацинтами, она терпеливо и даже снисходительно рассматривает вас. Такая вот «Мона Лиза» по­угличски.

На юбилейной выставке череда почти идеальных персон – Купец, Хозяйка, Жена, Невеста... (кажется, слово «персона» произошло от названия маски античного театра, которая обозначала черты «персонажа» и была устроена так, что усиливала голос актера, – в принципе так и здесь).

Лучшие работы Тарханова писались почему­то в октябре или ноябре – даты обозначены на оборотах. Жизнь, оживленная летом, замирала, таилась в толще домов и вещей, подставляла свои яркие стороны свету ламп, дремала в долгих сумерках. Короткими днями в комнаты входил запах красок, перед зеркалами укладывались пряди и вдевались серьги.

По воле обстоятельств тархановские холсты на несколько лет укрылись в музейных фондах. Некоторые, правда, выезжали на выставки, организованные к юбилею Савелия Ямщикова. Введенные им в выставочно­издательское обращение экспонаты – не все, конечно, но лучшие, многие – собрались тогда вместе и напомнили о времени открытий, азарта, о возникшем тогда зрительском увлечении провинциальными музеями. И сейчас довольно часто посетители Угличского музея спрашивают о них у смотрителей или сотрудников и сожалеют, сожалеют...

Вот придет осень, всегда удачная для Тарханова, и человек, вошедший в зал, снова окажется в пересечении взглядов со старых холстов. Художник сделал для своих заказчиков наибольшее из того, что мог: мы смотрим и думаем о них как о живущих людях...

Короткий адрес этой новости: https://yarreg.ru/n3g0o/

Самые интересные новости - на нашем канале в Telegram

Чат с редакцией
в WhatsApp
Чат с редакцией
в Viber
Новости на нашем
канале в WhatsApp
Новости на нашем
канале в Viber
Новости на нашем
канале в Viber

Предложить новость