Вослед уходящему навсегда...

Некоторые из ушедших замечательных спутников наших были так значительны в своих земных делах и так жизнеутверждающе сильны, что их потеря вызывает не только душевную боль, а и некое горькое удивление и недоверие к вести о конце их земных дней. С таким удивлением и таким печальным недоверием я воспринял весть о смерти члена президиума Российской экологической академии, председателя Верхневолжского отделения РЭА академика Владимира Ивановича Лукьяненко. Этот человек мне всегда казался неким олицетворением устойчивости земного бытия и нерушимой надёжности сил человеческих.

И сегодня, оглядываясь на прошедшее время и желая сказать о человеке прощальное слово, я не вполне верю в окончательность разлуки и, всматриваясь в давнее и недавнее былое, вижу в его днях так много живой жизни и человеческой неповторимости, что я словно говорю о живом, не ушедшем от нас.

...Что может быть началом такого рассказа? Должно быть, не перечисление научных заслуг, потому что достижения В. И. Лукьяненко в естественных науках, его руководство Верхневолжским отделением академии, его лидерство в комплексном изучении живой природы наших рек и водохранилищ общеизвестны и неоспоримы. Он, как никто другой, широко и основательно рассматривал и мир всей жизни русских рек, и степень вмешательства в него человека, и возможности достижения разумного примирения этих великих начал. Для Лукьяненко, например, Волга никогда не являлась просто гигантской водной артерией, а была уникальным живым организмом, пульс жизни которого он улавливал ответственно и точно и о котором современникам рассказывал объективно и честно. Как учёный он был строг, принципиален и реалистичен. Но об этом знают все спутники его судьбы. А мне хотелось сказать больше о его человеческих особенностях, нежели о профессиональных достижениях и достоинствах.

...Мы с ним очень разные и даже вполне несхожие. Манера отношения к людям, способы контактирования, степень приятия их точек зрения, мера терпимости – всё не совпадало. Но мы удивительным образом сошлись, мы как-то неожиданно в своих душах нашли друг для друга хорошее и достойное место.

Что всего больше я ценил и уважал в академике Лукьяненко? Его граждан-ственность. Это был крупный учёный с мужественным гражданским отношением к жизненной реальности. Кабинетные масштабы работы его никогда не удовлетворяли и никогда не могли быть им приняты. Он всегда заявлял, что для него совершенно неприемлема наука для науки, его обязательным принципом была непо-средственная помощь науки повышению разумности жизни. С этим принципом он и шёл по жизни сквозь едва не непрерывные «бои» и целые «войны».

Жестковатый, прямой, не очень компромиссный – для многих он был неудобным. Но этот человек всегда имел свою собственную твёрдо обоснованную и крепко аргументированную точку зрения и свою принципиальную позицию. Действительно, с ним не всегда было легко, его полемический напор мог и смущать, и отторгать от него. Случавшаяся безапелляционность суждений могла обижать людей и «выключать» их из содержательного общения по затронутой теме. Но чаще бывало обретение понимания... С Лукьяненко можно было не соглашаться, но никак

нельзя было не признавать его как значительное человеческое и гражданское явление.

И здесь мне уместно оговориться, что этому непримиримому полемисту, непримиримому хранителю своего собственного взгляда на вещи и явления было одновременно глубоко свойственно и уважительное внимание к суждениям тех, кто для него был научно и граждански авторитетен и житейски проверен на честность и обоснованность своих заявлений. К заявлениям таких людей он прислушивался с душевным вниманием и всегда был способен принять их и принести свои извинения и сожаления. Его ум, быстрый и резкий, столь же быстрая реакция общения и умение тему «взять за живое» меня сперва смущали, и я нередко не успевал за его мыслью. Но этот «жестокий воин» меня никуда и не торопил, давая возможность разобраться, лишь в глазах его появлялся лёгонький огонёк вполне доброй усмешечки на неспешность мышления собеседника.

А далее открылась... доброта этого непростого человека. Уже хорошо зная, как он «сплеча рубит» чуть не любое заявление своих «противников», я с удивлением обнаружил такую неожиданную для меня душевность и заботу о товарищах. Эти дорогие качества были подлинно искренними и очень радовали единомышленников и всех близких ему людей.

Этот человек был очень содержательным, и среди богатств его души неприметно, но весело жил неподдельный и быстрый юмор. Пошутить он умел легко и тонко. Однажды я обратился к нему с кратким читательским отзывом о его очередной публикации. Он быстро просмотрел текст, потеплел взглядом и весело воскликнул: «Творчество! Не отзыв, а литературное творчество!» Я было не принял несерьёзности и подтвердил, что его работа дей-ствительно хороша. Но он довёл шутку до конца: «Может быть, и хороша. Но отзыв – лучше!» Тут уж мы оба рассмеялись...

Меня в нём многое радовало и по-человечески подкупало. И речь содержательно отжатая; и умение в мыслительном общении выделять главное; и прицельность суждений; и безукоризненный вкус в одежде; и достойная осанка; и основательная значимость подачи себя обществу. И этим, и иными качествами он очень располагал к себе.

И, конечно, располагал своей несуе-словностью, ёмкостью суждений и некой «европейской» бережливостью своего и чужого рабочего времени. В этом он был замечательно тактичен и корректен. Даже в творческом общении он никогда не позволял себе «заедать» чужих временных возможностей. Время для него было едва ли не главным жизненным капиталом, и он им предельно дорожил. Ни в серьёзном собеседовании, ни за дружеским столом он никогда не изменял чувству строгой меры. Умел прояснить сложные вопросы, согласовать точки зрения, выработать общую «стратегию и тактику» в самое небольшое время.

...Сперва я побаивался и его обширных знаний, и его глубокой эрудиции. И, конечно, научной лексики, «закрытой» для непосвящённых. Но, удивительное дело, Владимир Иванович оказался одним из тех людей науки, кому прекрасно известен не только язык лабораторий и симпозиумов, но и яркая доходчивая русская речь. Он был учёным, умевшим говорить с людьми на общепонятном языке и доносить до них большие научные истины кратко и ясно.

Мне он нередко казался душевно состоящим из совершенно несхожих и несовместимых качеств и крайностей. И одним из проявлений соседства и единства таких несхожестей было у него отношение к нашему ярославскому академгородку. С Борком у него жизненно было очень многое связано, и к этому месту он относился одновременно и с неумолимой критичностью, и с искренней любовью. В своих критических оценках он доходил до того, что самым содержательным и достойным местом нашего приморья находил... Брейтово! Но никак не Борок! И в то же время в своём любовании Борком бывал очень

искренен и трогателен.

...Точно таким же был и его русский патриотизм, отчётливо видя все неладности и даже гадости нашей российской жизни и чётко называя их своими именами, он не терпел негативных отзывов о России людей, чужих ей, и людей, ничего для неё не сделавших. Здесь интеллигентная вежливость ему порой изменяла, и он доходил до прямых грубостей. А меня, пытавшегося поправить положение, однажды вежливо, но сурово поставил на место: «Кто они такие?! Зрители, видящие одно только плохое. Я им той же монетой и отвечаю! И не стоит их жалеть. И ни к чему здесь всякие тактичности!»

...Господи, как быстро проходит наше земное время... Казалось, давно ли мы с ним ездили на Сить, осматривая её примечательные места и сойдясь во мнении, что долина этой замечательной реки обязательно должна войти в состав будущего национального парка «Молога». Давно ли ездили по приморью, выявляя его лучшие точки, способные «сыграть» в туризме. Да и многое другое, казалось, давно ли было... А ничего – этого уж нет, как нет и самого нашего замечательного спутника. Что добавить к этому? Разве что известные строки: «...грустно стариться теперь только в обществе потерь...»?

Но, конечно, не только это. Когда-то сподвижник Петра I, яркий и замечательный его соратник Брюс, своим девизом избрал предельно краткое и содержательно мощное выражение: «Мы – были!» Вот и академик Лукьяненко – был, и это слово хотелось бы написать с большой буквы. Своими делами и человеческой особостью он был очень заметен среди других людей, как бывает заметна скала средь обычных камней. Ему всегда оказывалась свой-ственна чётко выраженная гражданская позиция, и у него была своя, разумом и сердцем выношенная большая идея – создание в ярославском приморье национального парка «Молога». Идея драгоценная и стратегически верная.

Ещё недавно на нашей очередной встрече, спокойно и реалистично анализируя обстановку в этом вопросе, он говорил, что за последнее десятилетие в России не появилось ни единого нового национального парка, а утраты уже существующих – многочисленны. «Время неблагоприятное, оно нам не помогает. Оно вязнет в мелкостной суете и страдает негосударственным подходом к делам. Но мы не отступим. И мы – пробьёмся!» (Пробьёмся ли мы теперь без него, нашего сурового и доброго Лидера?)

Вызываю в памяти его слова, их твёрдое звучание, спокойный неколебимый ритм речи и невольно припоминаются строки Верхарна: «Восходят сильные по лестнице годов...» Он был – сильным. Он был из тех, кто не стоял в стороне от бурных событий жизни, а был их ярким и смелым участником. Мне кажется, что таких людей становится всё меньше. Они уходят, а кто приходит на их места? Бойцы средь них есть? А академик Лукьяненко был – бойцом.