Юлиан НАДЕЖДИН. Штормовое предупрежденье

Юлиан НАДЕЖДИН

Родился в 1937 г. в городе Иванове. Окончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Работал в пермских газетах. С 1984 г. живёт в Ярославле, с начала 1990-х — корреспондент газеты «Северный край».

В новом столетии стихи печатались в газете «Трибуна», в журнале «Континент», в хрестоматии по литературному краеведению «Родное Прикамье» (Пермь, 2001), в сборнике «Приют неизвестных поэтов» (Москва, 2002).

Автор трёх книг стихов, изданных в Ярославле и Рыбинске: «Бикфордов шнур» (2001), «Далее везде» (2005), «Рисунок углём» (2006). Стихи предлагаемой читателям журнала подборки — из подготовленного к печати нового сборника лирики «Во Леонтьевом лесу».

© Ю. Ф. Надеждин, 2012

Штормовое предупрежденье

Санаторная элегия

Перемучаюсь молчаньем ягнят.

Счастьем переболею.

Чью-то или ничью вышней воле тебя поручу.

Налегке заверну на восход

в ту пустую аллею,

Что выводит разлучных

на чистую воду, к ручью.

Я сорвиголова,

сном под музыку недолечённый,

Я пришёл

пятернёй листопад на воде разгрести.

Будет по ветру облако

стружкой сорить золочёной,

За мгновенье до света

чудо-пламенем вспыхнув в горсти.

Так прозрачны, до дна,

по округе протоки и броды,

Осень зорким дозором

их всех за полдня обошла.

Есть теперь и для нас

заповедный секрет у природы —

Той горючей слезы,

что глаза над ручьём обожгла.

Самое короткое кино

Александру Ромашову

Кадр первый:

на досуге до обеда

Всё побоку, охоты и пиры,

Лоб в лоб столкнулись два пещерных деда,

Кремнёвые скрестили топоры.

Но времена меняются.

У брода

Коня пришпорив, к гриве наклонясь,

Он жизнь отдаст за честь герба и рода,

Пошёл с мечом в руке на князя князь.

Но времена меняются.

Подуло

В окно палёным, и труба зовёт.

На крепость встала крепость дуло в дуло.

Но времена меняются. И вот

Теперь мы это всё рисуем сами:

Связь барахлит, и опоздал гонец.

Две бомбы с буквой «А» сошлись носами.

Но времена… Ну нет. Теперь конец.

Плёс

По вольным ладогам-онегам

Весь год кружил бы я, да вот

Матроса сердце перед снегом

Шалит, никак не заживёт.

«Ракетой» поздней в ночь по звёздам

Сбежим давай мы в детство — в Плёс.

Туда, в берёзовую роздымь,

Когда б малым-мало спалось.

Судьбой нам явленная тайна

Видна с Шаляпинской горы:

Как стужа рощи Левитана

Спалит за утро до коры.

Там иней тронул пирс и краны.

«Зима!» — вскричала в небо ты.

А сеть у пирса нам на раны —

Она, как чистые бинты.

Где сваи за пивной палаткой,

Волна анисовым листом,

Шибает в нос аптекой сладкой

Там, в детстве, в Плёсе золотом.

Чёрный камень

По инею, до утренней просушки,

Душа, как птаха ранняя, вольна,

Напросится к берёзовой опушке

У мшистого погреться валуна.

Его узрел Ярило светлым оком,

Та ноша божья так была легка,

Когда валун несло сюда потоком

С расплавленного края ледника.

«Крестили» камень плёткою кручёной,

Кайлом долбали в драке межевой.

От тех кручин он, как от сажи, чёрный.

Всё превозмог. И потому живой.

Таким рождён в своём бездонном лоне

Из искры от пречистого огня.

К его рубцам я приложил ладони,

И он, как брат родной, согрел меня.

Волголаг

Девятый вал обрушил он на сушу,

Он рад опять нас всех зажать в кулак.

Он ловит чайку, мученика душу,

В силки колючки ржавой, Волголаг,

Свой смертный грех с лица земли смывая,

«Отца народов» чёрную вину.

Вода окаменела штормовая,

И крест пророс сквозь волжскую волну.

Школа реализма

На Волге — там, за мысом безымянным,

Стал что-то понимать и не жалел о том,

Что на закате серебром обманным

Брег белоствольный меркнет за бортом.

Стал что-то понимать в поэзии и прозе,

Когда найти мы так и не смогли

У Пушкина хоть строчку о берёзе.

Берёзовыми розгами секли.

Поездка в Шую

Сергею

Сделаем петлю большую

С Волги да к Тезе-реке,

К терра-инкогнита, в Шую

Мы завернём налегке.

Дома есть фото: на взгорке

Храм, он объят синевой.

Мальчик в смешной треуголке,

Конь боевой у него.

Конь тот — игрушка-качалка.

Няньки отцовские, кот,

Облако белое, чайка —

Шуя, пятнадцатый год.

Предков не ищем законных,

В Шуе, Серёга, их нет.

А из давнишних знакомых

Жив только Бальмонт, поэт.

Шлялись мы где, ротозеи?

Ждать нас ему недосуг.

Отбыл, оставив в музее

Старый дорожный сундук.

Тихо, безлюдно, погоже.

Где этот, с няньками, двор?

Только вот небо всё то же:

Облако, чайка, собор.

К звёздам и к лунному рогу —

Там наша память и стыд —

Нам освещая дорогу,

Шпиль колокольный блестит.

Поздно, давай-ка отсюда.

Дома нас ищут давно.

Ведать, мы кто и откуда,

Лишь небесам и дано.

* * *

Поднимаюсь в детство, круто в гору —

Прямо по дороге на Парнас.

На Московской дождик, в эту пору

Здесь цвели подснежники у нас.

Лепесток оттуда быстрой тенью,

Бабочкой слетает на скамью.

Скользкие, как путь к грехопаденью, —

Я на рейки мокрые встаю.

Тут не сад — бульвар для променада,

На воротах крепостной запор.

Мне-то в детство только ведь и надо.

Что ль, махнуть туда через забор?

Каждый куст, смотрю, с помётом полит,

И парник у них размером с дом.

А земля, она ж про нас всё помнит,

Сколько мы её ни предаём.

Горести мои перегорели.

Сквозь решётку вижу за версту

Пламень ясный — по апрельской прели

Первые подснежники в цвету.

Штормовое предупрежденье

Не знают многомудрые музеи,

Как вёл спасать Москву своих бойцов

Спецназ сибирский с дальней Мангазеи —

Забытый воевода Жеребцов.

Он жизнью присягнул селу и граду

И получил богатое зело,

В обмен на жизнь от Шуйского награду —

Старинное мологское село.

Вернёмся, внукам обо всём расскажем,

Как шли по Рыбинке над тем селом

С крестом поклонным мы под стягом княжьим,

Чуть Шумарово не задев веслом.

Ты русский, из татар или чеченец,

Как и везде, ты лох или спецназ,

Всего один нормальный ополченец

На дюжину гулявших был у нас.

Но и у них в глазах светилась влага.

Летела в шлюпку пена с буруна,

Звенел тугой шнурок у древка флага

От ветра, как надрывная струна.

«Ну покачает, да и перестанет», —

Изрёк матрос, задраив люки все.

И наша шлюпка к острову пристанет,

К камням замшелым храма на косе.

Когда подняли крест,

с гнездовий ближних

Услышали мы чаек плач и стон.

Колонию тех чаек краснокнижных

Спугнул наш громовержец мушкетон.

Притихло наше шоу шумовое.

С небес Господних весть была о том,

Что нам предупрежденье штормовое —

Сто чаек серебристых над крестом.