«Валэрий, это грандиозная придумка!»

Любимому ярославскими зрителями артисту театра им. Ф.Г. Волкова Валерию Кириллову исполняется 50.

Ярославцы признали его народным задолго до того, как ему официально присвоили это высокое звание. Сегодня кумир ярославской публики рассказывает о том, почему счастье нельзя запланировать на завтра, кому он воздвиг памятник нерукотворный и о чем разговаривать с Богом.

– Валерий Юрьевич, в вашей актерской копилке – яркие образы с выразительной мимикой и жестикуляций, как будто написанные с натуры. Как рождаются такие открытия?

– Да по-разному, порой случайно (улыбается). К примеру, моя роль Падрона Фортунато в«Кьоджинских перепалках» по пьесе Карло Гольдони не шла совсем. Накануне генеральной репетиции я целый день простоял в летних штиблетах на льду «Арены-2000», занимаясь постановкой регионального бала выпускников. Утром встаю – горло горит, голос пропал. Ну, не скажешь же специально приглашенному в Ярославль для создания спектакля иностранному режиссеру: выкручивайтесь как-нибудь без меня! С трудом просипел свои реплики. Иностранный мэтр – художественный руководитель Национального театра Чехии Иван Раймонт – пришел в восторг: «Валэрий, это грандыозная придумка!»

– Хохмите и пародируете вы как профессиональный юморист.

– В детстве моими кумирами были Аркадий Райкин и Геннадий Хазанов. В своих фантазиях я видел себя на эстраде, виртуозно перевоплощающимся с помощью бессчетного количества париков и масок. Упорно нарабатывал пародийные приемы и втайне мечтал, что скоро газеты запестрят заголовками: «Смена великим на подходе», «Второй Райкин из деревни Светлое озеро покоряет столицу». Поступать поехал в Московское училище эстрадно-циркового искусства. Своими деревенскими байками, как мне казалось, всех покорил и не сомневался, что студенческий билет уже у меня в кармане. Требовалась сущая мелочь – сфотографироваться в плавках. Закадычный друг посоветовал подчеркнуть мое деревенское происхождение фотосессией на фоне проходящего стада. Съемки проходили на рассвете в жуткую холодрыгу. Пока мы дожидались буренок, я окоченел. В результате кастинг не прошел «в связи с несценической внешностью и диспропорциями фигуры».

– Переживали?

– Еще как! Мне казалось, что жизнь закончилась, и остается лишь утопиться в своем Светлом озере. Но руководитель нашего школьного литературно-драматического кружка твердо сказала: «Твое будущее – театр». Она убедила меня в том, что Москва подождет, и надо на время забыть все мои коронные пришепетывания и прихрамывания, всех придурков, которых я мог изображать, и выучить серьезный репертуар. После этого я легко поступил в Воронежский институт искусств на отделение «Актер драматического театра».

– Вы воплощали на сцене персонажей Шекспира и Гольдони, Кальдерона и Ростана, Грибоедова и Островского, Чехова и Булгакова, Масловской и Скороходовой. Интереснее вживаться в прошлое или пропускать через себя печали и радости нашего современника?

– Для актера время – всего лишь система координат. Мне нравится играть людей разных эпох на переломе судьбы, тонко чувствующих романтиков, исследовать состояние предельной концентрации душевных сил, когда герою нужно совершить что-то за гранью возможного. По-моему, именно в запределье и начинается настоящее искусство.

– Этот год для вас урожайный: у вас главные роли в двух премьерных спектаклях – «Тевье» по Шолом-Алейхему и «Иванов» по Чехову. Со зрителем вы говорите о том, что волнует каждого из нас, – о семье, о счастье, о любви.

– В «Иванове» я играю человека, ослепленного мечтой. Он отрекается от себя прежнего и болезненно порывает с прошлым. Будущее представляется ему завораживающе прекрасным. Но, как часто бывает у Чехова, это самообман. Потому что нельзя запланировать счастье на завтра. Счастливым ощущаешь себя только здесь и сейчас. И еще важно в погоне за собственным счастьем не растоптать чувства других. А мой персонаж, к сожалению, переходит эту грань. Казалось бы, рассказываются очень простые истории очень простых людей. Ведь Ивановых пол-России, судя по фамилии, это среднестатистический русский человек, живущий в среднестатистической русской провинции. Но вопросы, которые герои ставят перед собой, перед обществом, перед Богом совсем не заурядные. Великий трагизм этих людей в том, что их миры космически далеки друг от друга. Чехов гениален, его можно раскрывать бесконечно. Именно раскрывать, а не вульгарно интерпретировать, чем грешат многие модные режиссеры. Зато молочник Тевье в ситуации выбора находит силы пожертвовать своими мечтами и амбициями ради счастья родных людей.

– Какой ролью вы хотели бы пополнить свой профессиональный багаж?

– У Михаила Булгакова есть пьеса «Кабала святош» о последних годах жизни драматурга Мольера. Было бы здорово сыграть ее на Волковской сцене. Только вообразите себе – театр в театре! Такого в моей карьере еще не случалось. Любой актер мечтает о роли, в которой можно по-новому раскрыть себя, о постановке, напоминающей путешествие в неведомое. Вообще-то это нужно делать в каждом спектакле, иначе работа становится пресной. Но с возрастом реже случаются озарения. И порой с грустью ловишь себя на том, что сказанное режиссером ты уже когда-то слышал.

– Наверное, поэтому вы сами занялись режиссурой?

– Ну, первый опыт организации театрального действа я приобрел еще в театральном институте. Бывало, друзья-однокурсники просили: «Этюд не идет. Может, глянешь?» И мы шли в аудиторию импровизировать. Уже на четвертом курсе я получил приглашение работать педагогом-ассистентом. Позднее народный артист РСФСР Борис Гаврилович Голубовский (больше 20 лет возглавлявший Московский драматический театр им. Н.В. Гоголя. – От ред.) позвал меня на Высшие режиссерские курсы Российской академии театрального искусства. Под его началом я осознал, что настоящий режиссер в отличие от распорядителя сцены не только дает указания, где встать актерам, когда включить музыку и что высветить лучом прожектора, но и увлекает исполнителей, зрителей своей жизненной философией, заряжает своей энергией, притягивает на свою орбиту. Или не увлекает и не притягивает – тогда проект терпит фиаско.

– Поставленные вами спектакли – лирические, добрые, чуточку сентиментальные – о простых людях, многие из которых живут в советское время. Ностальгируете?

– Да. Ведь это мир моего детства и юности, он мне очень дорог. Среди действующих лиц вы наверняка найдете сильную духом, волевую старуху, характером напоминающую мою бабушку, и безоглядно любящую женщину, похожую на мою мать. Она работала дояркой на ферме, обслуживала тридцать с лишним коров, ворочала тяжеленные кипы силоса, бидоны с молоком. Я рос без папы, заработки были невелики, но мама никогда не жалела денег на мои мальчишеские причуды. Мне купили первый в деревне мопед и первые в округе джинсы. Своими постановками я памятник воздвиг нерукотворный жителям глубинки, на которой вся Расея держится.

– На протяжении десятков лет вы не изменяете Волковской сцене. Что, по-вашему, ее отличает от других?

– Нашему театру более четверти тысячелетия. Он помнит совершенно фантастических актеров, властителей дум своих эпох. Первая русская академическая сцена подобна намоленной иконе – здесь совершаются чудеса. Если актер расхолаживается и в какой-то момент перестает быть ей интересен, на его репликах неожиданно гаснут софиты, отключаются микрофоны, рвутся костюмы. Театр наказывает за нерадение. Хотите верьте, хотите нет.

– Многие театральные актеры работают и в кино. А вы?

– Мой роман с кинематографом не сложился. Наверное, для вдохновения мне как воздух нужна реакция зала. Я посылаю публике эмоциональный заряд и жду, когда «закоротит». Ответная реакция может быть разной – смех, слезы, какая-то нереальная тишина. Так происходит обмен энергиями. Именно в этом для актера высшее наслаждение. Впрочем, я не теряю надежды сняться в полнометражном фильме или сериале. Не сжигаю мосты.

– Вы ведете городские мероприятия, вас называют «маэстро праздников». Занимаетесь этим для заработка или у вас такое хобби?

– Да кто же не любит праздники! (смеется). С восьмого класса меня приглашают тамадой на свадьбы. Это сейчас непременные атрибуты бракосочетания – лимузин, ресторан, аниматоры. А тогда лишь я и гармонист развлекали полторы сотни гостей. Эту толпу требовалось переорать, рассмешить, чем-то занять и не допустить массовой драки.  Для меня это была потрясающая школа импровизации. Конечно, у каждого массовика-затейника имеются домашние заготовки. Но он не знает, какой перл выдадут участники действа в следующую минуту. Нужно уметь нивелировать хамство, поддержать шутку, излишне энергичной даме найти подходящего по темпераменту кавалера. А главное, охватить всех своей энергетикой и не отпускать. Тот опыт помогает мне работать с огромными массами людей на мероприятиях, подобных региональному празднику в честь Дня Победы. Командовать массовкой бесполезно: три тысячи людей – не солдаты на плацу. Важно, чтобы они захотели тебя слушать.

– В юности жизнь пестрит яркими красками, но потом подступают серые будни. Может, вы знаете секрет, как надолго сохранить свежесть чувств и впечатлений?

– Обостренно реагировать на происходящее в природе актера. Этот свой дар я берегу. Но если эмоций не хватает, вспомните, что человек – сам творец событий. Порой достаточно малости – войти утром в троллейбус и громко крикнуть «Здравствуйте!», чтобы «закоротило».

Фото Сергея Белякова