Игорь Ларин: «ТЮЗ должен оставаться молодым»

В конце сентября в Ярославском ТЮЗе открылся новый сезон. Первой его премьерой стал семейный спектакль «Буратино» – добрая и веселая сказка, напоминающая и о произведении Алексея Толстого, и о советском фильме.

Театр требует доверия

– Игорь Николаевич, чего ждать зрителям ТЮЗа в новом сезоне?

– Планов очень много. Только до Нового года, у нас запланировано еще четыре премьеры. В октябре выйдет французская комедия положений по пьесе «Блэз». У нас она будет называться «Увидеть Париж и…». В ноябре выпустим спектакль «Дикари» по пьесе Сергея Михалкова, по которой был снят фильм «Три плюс два». Сейчас она, к сожалению, подзабыта. Потом будет премьера театрального урока, посвященного Сергею Есенину. Это программа, основанная на интерактиве, общении с залом. Последней премьерой года станет «Снегурочка» - не связанная с Островским новая, новогодняя версия сказки.

У нас уже запланировано два выезда в Москву. В ноябре мы поедем на фестиваль «Золотой витязь» со спектаклем «Пять вечеров». А после покажем «Евгения Онегина» в рамках программы «Классика». И мы уже обсуждаем, что будем ставить в следующем году.

– Как происходит выбор спектакля для постановки?

– Я очень много предлагаю спектаклей, которые, как мне кажется, либо очень хорошо продолжают репертуарную политику, либо по-новому раскрывают актеров. Например, многие актеры играют какие-то маленькие эпизодические роли, и хочется их вывести на первый план. Это все очень тонкие, интимные вещи. Нужно чувствовать коллектив, чувствовать перспективу. Мы все время ищем яркие названия, которых либо давно не было, либо вообще не было в театре. Я выбираю то, что меня греет, и то, что, как я чувствую, хорошо подходит нашей труппе. У нас с директором Натальей Николаевной Прокиной замечательный тандем, мы каждый день встречаемся, думаем, советуемся, обсуждаем все предложения и выбираем то, что сейчас действительно ставить необходимо.

– А любимые спектакли из репертуара ТЮЗа у вас есть?

– Да они почти все любимые. Я каждый спектакль делаю как самый любимый и не могу сказать, что какие-нибудь «Пять вечеров», или «Медея», или «Фигаро» лучше других. Они все мне дороги. Оценивать и выбрать может посторонний человек, а когда находишься внутри, каждый спектакль – как ребенок. Ты его очень долго делаешь, выращиваешь, и он не может не быть любимым.

– Вы много работаете и над сказками, и над серьезными взрослыми спектаклями. Какой жанр вам ближе?

– Все по-своему интересно. Мне нравится делать и сказки, и семейные постановки, и, конечно, взрослые спектакли. От них получаешь огромное удовольствие, потому что они требуют совершенно другого подхода, других красок, другого уровня погружения. Но в принципе все жанры – это театральная работа, которая требует отдачи, серьезности, а главное – доверия. Потому что если тебе доверяют, если актеры понимают, чего ты хочешь, и знают, что ты уверенно ведешь их по определенному пути, получается комфортная и плодотворная работа, и в короткие сроки можно добиться больших результатов.

– А в чем специфика работы над детским спектаклем?

– Детская публика – очень отзывчивая, реактивная. Она не терпит ритмических затяжек. И специфика постановки и актерской игры состоит в том, чтобы все время привлекать внимание. Ведь если вдруг какой-то актер что-то не сказал, или выстроена невнятная мизансцена, если дети что-то не поняли, они моментально отвлекаются, начинают скучать и шуметь. Взрослые зрители, конечно, реагируют по-другому. Взрослый и ребенок – это совершенно разные существа, и восприятие у них совершенно разное.

– С этим связаны частые обращения к залу во время детских спектаклей?

– Да, иногда мы этим пользуемся. В каких-то случаях это работает на смысл спектакля, но часто это такой спасательный круг. Дети иногда устают от каких-то разговорных сцен или музыкальных номеров, им хочется самим поучаствовать в действии.

Сохранить лицо

– Каковы ваши личные творческие ориентиры? Кто вас вдохновляет?

– В работе я в первую очередь ориентируюсь на определенные вершины театрального дела, я о них все время думаю, как-то соизмеряю себя с ними. Это и Мейерхольд, и Станиславский, и Вахтангов. Я считаю их своими учителями, как и Эфроса, и Любимова. Эфрос был, наверное, самым глубоким и проникновенным режиссером. Каждый из этих мастеров принес какую-то свою театральную эстетику, и ты все время помнишь об этом, это тебя обогащает.

– А любимые театры у вас есть?

– Мне очень нравился театр Фоменко, когда он только начинался. А еще – театр Около дома Станиславского. Они всегда были особенными, уникальными. Но в основном театры Москвы и Питера сейчас похожи, и это досадно. Ведь очень важно, чтобы у театра была индивидуальность. Как были, например, театры Акимова, Товстоногова, Любимова… А сейчас лиц очень мало. Возможно, дело в том, что сейчас очень жесткая конкуренция, жесткий рынок, и финансовый вопрос выходит на первый план. Театры стали гордиться не творчеством, а кассой, процентом заполняемости зала. Но это не тот показатель, на который стоит ориентироваться. О деньгах, конечно, надо думать, но не в первую очередь.

Что-то действительно живое, искреннее видишь обычно в очень небольших театриках. Крупные же часто хотят выделиться, и это уже не имеет отношения к искусству. Очень много бессмыслицы сейчас вошло в моду. Театры ударяются в эпатаж, предлагают зрителям набор скандальных эпизодов. Модным стало показывать обнаженное тело. Этим тоже стараются привлечь зрителей. Однако театр по природе своей не терпит натурализма. Он должен использовать более тонкие методы, будить воображение зрителей, дарить им эстетическое наслаждение, взывать к возвышенным чувствам.

– И молодые режиссеры подхватывают эту страсть к эпатажу?

– Каждый режиссер, начиная работу, хочет разрушать. Это нормальное желание любого художника. Я когда начинал, тоже разрушал все, делал эпатажные спектакли, вызывал зрителей на скандал, мне это нравилось. Этим сейчас занимаются многие молодые режиссеры, и это бывает очень востребовано. Но каждый режиссер проходит определенные этапы развития. Он взрослеет, мудреет, кончается эпатаж, приходит желание глубины. Режиссер набирается опыта, ему хочется большей эмоциональности, смысла. Это совершенно естественный процесс.

– Что, на ваш взгляд, важнее в режиссерской работе – вдохновение или опыт?

– Думаю, и то, и другое. С одной стороны, ты всегда ждешь вдохновения, чтобы тебе пришла какая-то идея, чтобы тебя осенило. Но театр – это ежедневная работа с людьми, и в ней очень велик процент психологии. Говорят, что режиссер – это одновременно повивальная бабка и психоаналитик. И в этом есть рациональное зерно. Потому что ты работаешь с коллективом, в котором у каждого человека свое настроение. Надо к каждому найти подход, и вот это умение как раз приходит с опытом. Правда, здесь нужны и особые качества характера. Многие режиссеры, например, могут ставить замечательные спектакли, но не могут долго руководить коллективом.

– У вас очень разнообразный опыт – вы и актер, и театральный режиссер, и режиссер сериалов… Эти ипостаси как-то помогают друг другу?

– Когда ты знаешь актерскую профессию изнутри, тебе как режиссеру проще общаться с актерами. Любой опыт обогащает. Я поставил больше ста спектаклей, среди которых и опера, и оперетта, и драма, и сказки, и кукольные спектакли. И почти все делал сам – писал или корректировал пьесы и сценарии, делал сценографию, подбирал музыку, иногда придумывал костюмы, работал с художниками. В театре мне понятно все – от гвоздя до последней лампочки, я знаю, что как должно работать, и это, конечно, очень помогает.

Работать для молодежи

– Вы сотрудничаете с режиссерами из других театров?

– Нет, в последние годы нам очень комфортно работать тем коллективом, который есть. В театре три режиссера. Кроме меня, здесь постоянно работает Андрей Виноградов. Он ставит много детских спектаклей. Из Питера я приглашаю Софью Маламут. Она не занимается постановкой, но разбирает с актерами роли. Это необходимый человек в театре – режиссер-педагог. Несколько лет у нас работала Саша Хонг из Болгарии. Мы сотрудничали с ней как с хореографом, а потом она поставила в ТЮЗе пластический спектакль «Айседора» по автобиографии Айседоры Дункан.

У нас нет необходимости приглашать других режиссеров. Мне нравится много ставить самому. Я достаточно поездил по городам и странам, и теперь мне хочется плодотворно поработать в одном театре. Ведь если режиссер надолго уезжает, то театр оказывается брошенным. Труппа вынуждена привыкать то к одному режиссеру, то к другому. В таком театре нет атмосферы, нет стиля, нет особой трогательности отношений между режиссером и актерами.

– Вы много ездили по стране и миру. Можно ли говорить о том, что у каждого города есть свое театральное лицо?

– Конечно, да. Ведь каждый город по-разному живет, по-разному дышит, у него есть свой менталитет. Один город больше любит драму, другой – музыкальный театр. И публика тоже разная.

– И каково лицо Ярославля?

– Мы живем рядом со столицей, потому местная публика не чувствует себя такой ущемленной, такой провинциальной, как где-нибудь в Сибири. В каких-нибудь отдаленных городах люди не привыкли к театру, там не сложилось крепких традиций. А здесь они есть. Ярославль – город театральный, и в нем очень требовательная публика, потому что она смотрела и смотрит очень много всего. Здесь первый русский театр, филармония, ТЮЗ, Камерный театр, масса других площадок, на которых происходят различные театральные акции. Все это обеспечивает насыщенную театральную жизнь.

– А каким вы видите лицо именно ТЮЗа?

– Мне кажется, что для нашего театра особенно важно всегда оставаться живым, всегда быть очень свежим, очень молодым. В последние годы ТЮЗы во многом превратились во взрослые театры. А ведь в советское время институт ТЮЗов был очень мощным, к ним были серьезные требования, были очень сильные труппы, специальные фестивали, свои светила и кумиры. Сейчас это как-то ушло. Я считаю очень правильной идею ставить семейные спектакли. Мы должны очень активно работать для разных возрастных категорий, предлагать разнообразный репертуар для детей и молодежи.

Фото предоставлено Игорем Лариным