Константин КРАВЦОВ. «Немое возможно»

Константин КРАВЦОВ

Родился в 1963 г. в Салехарде. Окончил Нижнетагильское художественное училище, затем Литературный институт им. А. М. Горького.

В 1999 г. в Воскресенском соборе г. Тутаева принял сан священника. Служил в храмах Ярославля, Подмосковья. В настоящее время клирик московского храма Благовещения Пресвятой Богородицы, что в Петровском парке.

Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Октябрь», «Воздух», «Интерпоэзия» и др., а также в антологиях «Русская поэзия. ХХ век», «Нестоличная литература», «Современная литература народов России», «Наше время» и др.

Автор четырех книг, вышедших в столице: «Приношение» (1998), «Январь» (2002), «Парастас» (2005), «Аварийное освещение» (2010). Лауреат премии им. С. А. Есенина, лауреат III Филаретовского конкурса христианской поэзии в Интернете (2003).

Член Союза российских писателей.

© К. П. Кравцов, 2011

«Немое возможно»

Улица

Отлетали души от деревьев

Плавала вечерняя зола

Улица с открытыми глазами

В обозримом воздухе спала

Отлетали души от деревьев

Плавала вечерняя зола

И меня к невидимым деревьям

Глаз не отводившая звала

Церковь на трамвайном кольце

в Мукомольном переулке

Ангел-хранитель больниц и гимназий,

Севера ветреные хризантемы,

Чаять ли праздника? Ждать ли оказий?

Рельсы по воздуху тянутся, где мы…

Кто это мы? Просто Лазари-сидни

Прах на спирту, отморозки и лохи,

Спим на ступенях и лествицы — сини

Возобновление трапез, и крохи

Падают псам, и смыкает все звенья

Город в посмертных промоинах зренья

Ярославль, март 2003

Патриаршие пруды

А снег, он летит как сквозь купол разверстый —

Беспутный наш снег, разрывающий нити,

Что сплел паучок-письмоносец за лето:

Обрывки, одни лишь обрывки повсюду,

Но длится венчанье: немое возможно

Присутствует вместо аминь в твоей праздной,

Как снег, болтовне на Прудах Патриарших

Пустынна Москва, и лишь клюшек удары

С катка, лишь сырые обрывки повсюду,

И прожектора, и кружение снега

Царство твое

Полем к выцветшей церкви в ночи добреду,

И кивнет иерей с солеи, как войду

Под всеобщие своды ее на правеж

Захрипит смертным хрипом старушечий хор,

Жухлых красок по стенам бездарный костер,

Тьма над бездной давно, все безумны, и все ж —

Это Царство Твое, это Царство Твое

Овчий двор. И не будет другого двора

Снег в расхристанном поле хоронит жнивье,

Словно всюду рассыпан талант серебра

Rе-Ligio

Что сказать мне о жизни?

И. Бродский

Зрения створки промытые

И не нарядный, из хвои, вертеп,

А сама та пещера, ясли, пеленки

Не софринский фимиам —

Алавастровый твой флакон,

Повивальная тьма, твои слезы, Мария

Альтернативное кладбище

в Бер-Шеве, на Святой земле

Денису Новикову

В той проруби уключины, ключицы,

Твой жертвенник, который самопал,

И никакая тварь не отлучит нас,

Как римлянам тарсянин написал

И снег стоит Кириллицей при дверех,

А на дворе мороз, мороз и сон,

И в нем — крюки и петли, но не верю:

Все той же веткой образ осенен

Поэзия должна быть глуповата

Та амфора пытливой самарянки,

Кувшин ли просто… Господом хранима,

Бежит вода, чиста после огранки,

И облако белеет нестерпимо

Бежит вода, чиста после огранки,

В пространстве золотом, идущем мимо,

А водоносы, амфоры ли, склянки…

В пространстве золотом, идущем мимо,

Бежит вода, чиста после огранки,

И облако белеет нестерпимо

Над рынком, забытьем автостоянки,

Над блокпостами Иерусалима

Памяти отца

Полуденный мне снится окоем

И нашей лодки на Оби прозрачный дом

Олифлю крест в сторонне-праздничном саду:

На славу крест, отец, я глаз не отведу

Промерзшим крестным садом — берега

И явь солнценачальная строга

Ты снова на земле меня родил,

Сам невредимым сделавшись, отец

Я вижу нашу лодку-кораблец,

Лучей непрогибаемый настил…

Рождение воздуха

Памяти Эндрю Уайета

Оттепель явит мертвых

Трав зазеркалье, волны,

Волны и пух над ними, борозды океана,

Выпростал руки спящий из льдины, ветер

Сеет зеленую соль в солнечные лабиринты

Ныне Ты отпускаешь раба Твоего, Владыко,

Ибо видели очи мои довольно травинок,

Утренников и проталин, а эти пятна

Рыжих волос, и то, как ложился

Луч на лодыжку, переливался бисер

Воды на снопе пшеничном

Раб Твой исполнен днями и сыт Чеддс-Фордом,

Ныне от сна, позволь, не восстану, пусть остывает

Печь дровяная, благодарю, что ломились

Ведра всегда от лисичек, смородины и брусники,

А по зиме чернобурки сбегались из леса

Подкармливаться на свалках

Не тяжелей мое сердце перышка чайки-баклана,

Лодка на сеновале и в поле телега тоже

Не тяжелей, чем перышко, тоже белы, прозрачны,

А городов я не видел, Владыко, только

Ветра дощатый мир, перья, витая, строят

Лестницу винтовую

За трапезой 29 августа/11 сентября

Кто ты, восходящая от пустыни

Как бы столпы дыма…

Песня Песней

Не Саломея, нет, соломинка скорей —

Просто соломинка с улицы Клязьминской,

Не стрекоза, не нагая плясунья в луче,

Зажигающем крылья стрекоз на стекле,

Не нагая плясунья — былинка Иезекииля

— Я ему говорю — молодой такой, русый-русый! —

Я ему говорю: ты бульон-то попей, пока он горячий,

Пирожки съешь потом и не ходи ты к баптистам,

Зачем тебе? Здесь, по Урицкого и налево,

Еще метров сто, и снова налево, да знаешь, наверное,

Церковь там восстанавливают —

Это там мне сказали, что нечего об исцеленье просить, —

Так вот, я ему говорю: ты сходи, сходи туда,

Может, работу дадут: лед колоть, или еще что…

А он мне: Ты ангел, да?

Ангел, а кто же? Кто ты еще, Суламифь,

Восходящая от пустыни как бы столбы дыма —

Дыма котельных… И сполохи эти, и тропы оленьи,

Оленьи глаза мерзлоты… Не европеянка нежная —

Просто соломинка, просто соломинка

В неугасимом огне Его

— Ну, вот и он говорит: тридцать каких-нибудь

Лет-то осталось, ну, пятьдесят: Осипов — семинаристам

На лекции об Антихристе: вы, говорит,

Его сами с хоругвями встретите.

Фаршированный рисом с морковью

Постный перец.

— Отец Анатолий, вам чай или кофе? Компот?

А вам что, отец Константин?

Тридцать ли, пятьдесят ли, но я —

Властью мне данной — еще расскажу тебе, как

Разгоралось и снова являлось, и молоком убегало,

То снова ходило за мной по пятам, колыхалось

Лучами зелеными, словно

Соломенный смутный навес на ветру,

Сияние в Салехарде

Одушевленные

А вместо Баха и Моцарта был

Флойдовский «Animals» с транс-цен-дентальным

Лаем собачьим — о северный драйв,

Музыка сфер для тинэйджеров!

Всюду топорные видишь светила,

Думаешь, несть им числа над бараками

Так и стоишь как свирельщик у врат

В «Мире музыки» около Новослободской:

Носящийся по ветру лай —

Бранденбургский концерт твой и Страсти

По Иоанну, Матфею, носящийся по ветру лай,

Тундровый психоделический рок: перекрытия рухнули

В нотариальной подлунной конторе,

Висят, проломившись, мосты, леденеют стропила,

Висят облака отсыревшей овчиной на кольях,

Вода, как обычно, темна,

Словно выбоины в коробах теплотрасс,

И еще луннорогие цитры видны в той воде —

Добросовестной зоны жилой луннорогие цитры

Под луной

Ивану Жданову

Алтари твои, Босх, дураков корабли

И провалы морей твоих, спутник земли,

Лед и листья во льду — под светящимся льдом,

Над бетоном дождем облицованных плит,

Где не славен никто, да и жив ли пиит,

Там, за морем дождей, свой поставивший дом,

Обустроивший скит?

То коньками изрезанный лед за бортом,

То ночные под ним проплывут патрули,

И погасят огни Геркуланум, Содом,

Алтари твои, Босх, дураков корабли…

Экспозиция

Из середины жизни, сердцевины,

Из области заочной той, где лес

Зажег свои витрины, мандолины,

Висят окрест те в платьицах, те без:

Крючки и кружева, ручьи муслина,

Бегущие в страну святых чудес

Везде, Иероним, твои кувшины –

Корнями вверх! И солнцем залит лес

Небесных тел. А вот еще картина:

Куда ни глянь — процессия, процесс,

Не лес — ветвисторукие руины

Горят вовсю в стране святых чудес,

И пьешь ручьи замерзшего муслина,

Крючки глотая: в платьицах и без

Взошли светила — лютни, мандолины,

Но ни один не выигран процесс

Дукаты здесь зарывший Буратино

Утрату их оплакал и исчез,

И опустели наши палестины,

Но область есть, где солнцем залит лес

Небесных тел без видимой причины,

Есть повод для плетения словес,

И есть, Иероним, твои кувшины

В развалинах страны святых чудес