Где ты, милая Ишня?

В окрестностях Ростова немало низменных заболоченных мест, что связано с его расположением в древней озёрной котловине. Одним из таких мест является урочище Савинский мох, получившее своё название от ближайшей к нему деревни Савинское, что на реке Устье. Из урочища берёт своё начало река Ишня, которая впадает в озеро Неро вблизи Ростова. Река знаменита тем, что на её берегу родился преподобный Сергий Радонежский в том месте, где недавно возродился старинный Варницкий монастырь. Ближе к впадению реки в озеро возвышается редчайшая деревянная церковь XVII века Иоанна Богослова на Ишне. Живо предание о переправе здесь через реку, и что именно тут монах Авраамий в XI веке обрёл камышовый посох, позволивший ему искоренить язычество на ростовской земле, а позднее с этим посохом Иван Грозный покорил Казань.

И сегодня воды реки Ишни, а точнее то, что от неё осталось, преодолевая камышовые плавни, тоненькой струйкой достигают озера. Река Ишня мало похожа на реку, а урочище с верховым болотом и красивым названием Савинский мох, когда-то питающим её сток, давно лишилось того самого мха, что накапливал и удерживал влагу. Узкое русло реки теряется в высоких и могучих зарослях камышей, сохранившихся с давних времён, а затем и вовсе исчезает из виду, превращаясь в копаную канаву. Основной причиной того, что реки не стало как таковой, явилась деятельность человека.

Ещё до войны в урочище Савинский мох начались торфоразработки. На первых картах нашей области на этом месте обозначены населённые пункты – Посёлок 1 и Посёлок 2, где жили рабочие с торфоразработок. Сейчас эти посёлки исчезли и с карт, и с лица земли, а сами географические карты в этом месте испещрены прямыми синими линиями, некоторые из них упираются в реку Устье. Это осушительные канавы, позволившие обнажить залежи торфа, но лишившие реку Ишню постоянного стока. Кто бывал в этих местах, может отметить унылую, безрадостную картину, где кроме одинокого охотника и редкого ягодника никого не встретишь. Мне неоднократно в разное время доводилось бывать на этой искорёженной человеческими руками земле, удалось ещё застать целыми два почерневших барака одного из посёлков, где жили люди. Вблизи жилья виднелись старые карьеры с сухими бровками, между которыми протянулась земляная дамба узкоколейки с остатками шпал и рельсов. Далее виднелись огромные пространства карт чистого торфа, где-то уже выбранного. Каждый год торф горел на этих картах, заволакивая дымом окрестности. Проходя по картам, ступая на сизый пепел, ощущал жжение через подошву резиновых сапог и опасался провалиться в недра горящего торфа. Окрестности карьеров и сухие бровки кишат змеями, в основном ядовитыми гадюками, а самые старые карьеры заросли настолько, что образовали зыбкий и упругий покров, который выдерживает человека и на котором лежит, как рассыпанная, красная клюква. На бровках в некоторых местах попадается брусника, усыпанная гроздями спелых ягод.

До начала семидесятых годов здесь заготавливали торф, в основном женскими руками. Тяжело было видеть, как несколько женщин в платках, в фартуках и в резиновых сапогах вручную, подобием длинного полукруглого совка, нарезали брикеты сырого чёрного торфа и укладывали их карточными домиками для просушки. Изо дня в день под открытым небом, на жаре, в сырости, окружённые тучей комаров и слепней, за гроши женщины занимались этой изнурительной работой. Там трудились люди самые обездоленные, лишённые надежд на иную жизнь и от того самые несчастные. По всей нашей области и по стране таких женщин было великое множество, они назывались в народе особым словом – «торфушки».

Мне довелось увидеть и последних жителей барака, когда ранней осенью, будучи на охоте, меня привела туда надежда приобрести корзину под белые грибы, которые вдруг появились в несметном количестве, а собирать мне их было не во что. Проделав путь длиной в несколько лишних километров по старым выработкам и пробравшись сквозь заросли череды и чертополоха к одинокому бараку, я увидел женщину, перебирающую грибы. Поздоровавшись, я спросил, нельзя ли, мол, у них купить корзину. Женщина крикнула: «Вовка! Иди сюда». Откуда-то появился белобрысый парнишка лет тринадцати, внук этой женщины. «Продай корзину», – сказала бабушка. Вовка исчез на чердаке и через минуту появился с большущей новой корзиной, умело сплетённой из белого ивового прута, как будто зная, что её у него придут покупать. «Сколько стоит?», – спросил я. «Рубль», – твёрдо сказал Вовка. Наверное, он и теперь помнит, как заработал свой первый рубль. А женщина рассказала мне, что они последние из тех, кто жил на этом болоте, и вскоре тоже уйдут навсегда из этого гиблого места.

Вот так урочище Савинский мох лишилось не только залежей торфа, но и доступности и привлекательности для людей, а река Ишня потеряла свои естественные истоки и полноводность.

То, что происходило с рекой Ишней, характерно для всех речек, берущих начало в местах, где добывали торф или проводили осушение болот. Можно уверенно сказать, что у всех наших рек подорваны истоки, их питающие. Сейчас в области остаётся, по-видимому, только одно место, где ещё добывают торф – это место в Некоузском районе у посёлка Октябрь, где были гигантские масштабы торфодобычи и где буквально подкопались под Тверскую область. Ещё лет тридцать тому назад поняли, что торф в первую очередь не топливо, а органическое удобрение и его нужно экономно расходовать. В стране, самой богатой в мире углеводородами, отопление торфом вызывает удивление.

Когда рассматриваешь подробную карту области, поражаешься паутине из мелиоративных канав, выкопанных повсеместно во всех районах. Их тысячи километров, даже десятки тысяч. Это работа мелиораторов, бюджет которых в стране был соизмерим с расходами на оборону. Ничто не нанесло большего ущерба природе, чем бездумное мелиорирование. Это основная причина обмеления и зарастания некогда полноводных рек с глубокими омутами, богатыми рыбой. Те, кто постоянно ходит в леса за ягодами и грибами, кто бродит с ружьём по полям и перелескам, кто просто выезжает на природу отдохнуть, видели, как менялись реки, как трудно им жилось под напором деятельности человека. Многие сейчас замечают, как мелиоративные канавы потеряли первоначальный сток, то есть теряют своё предназначение, а во многих местах этому способствуют бобры, устраивая тут и там свои плотины, возвращая местность в прежнее состояние.

Понятна печаль людей, их тревога и обеспокоенность, когда они видят, как угасает речка, на берегах которой прошло их детство, где протекает их жизнь. В природе река больше всего напоминает нам живое существо, и люди близко к сердцу воспринимают всё, что с реками происходит.