Первая игуменья новой России

Двадцать пять лет назад в православную жизнь Ярославля вернулась святая Толга. Разграбленная, разрушенная, поруганная, но – святая. Благодать древней монастыр­ской земли, к счастью, человек уничтожить не мог. Зато остальное... «Гидрострой», испытывая во Введенском соборе макет будущей ГЭС, разрушил его фундамент и «смыл» настенную живопись; Крестовоздвиженский храм рухнул, не выдержав переустройства в кинотеатр; плотно заселённые рабочими кельи, колокольня, стены, оранжереи усилиями жильцов изменили свой облик до неузнаваемости.

Последние «хозяева» Толги, малолетние преступники, выселяясь, разбили в зданиях все окна. Могильные плиты, двери, кирпич растащили дачники для строительства на берегу Волги домиков-курятников. Митрополит Платон, который в то время возглавлял Ярославскую епархию, передал настроение своего первого визита в Толгу: «Мы приехали и молчаливо стояли». Было от чего замолчать – картина развалин впечатляла.

Обители нужна была опытная, деятельная монахиня, которая могла бы не только возглавить восстановление храмов и стен, но и создать первый женский общежительный монастырь при отсутствии главной опоры – живой монастырской традиции. Владыка Платон после недолгих поисков вспомнил монахиню Варвару, с которой был знаком ещё в Чернигове, и пригласил её в Толгу. Она словно ждала этого приглашения и приехала раньше назначенного срока. Три месяца несла послушание благочинной, затем Владыка рукоположил её в игуменьи. И для матушки, и для Толги началась новая жизнь.

Трудно представить, что должна была чувствовать сорокалетняя инокиня, глядя на руины древней Толги. Ужас? Страх? «Такая радость душу обнимала», – вспоминает те дни матушка Варвара. И сразу становится ясно, как несхожи наши представления о радостях жизни. Глядя на древние развалины, мирской человек может радоваться только в одном случае – если он присутствует на экскурсии. Жить в полуразрушенных, сырых зданиях годами, в тяжёлом ежедневном труде – разве это радость? Для матушки – радость. Почему? Потому что она – в мантии. Мантия – не только другая одежда, отличная от нашей. Это другой образ мысли, другая система жизненных ценностей. Старец Павел (Груздев), юродствуя во Христе, многих из своего окружения с любовью называл «дураками». Когда его спрашивали: «Что же вы одних дураков-то набрали?», отвечал: «А кто ж ко мне умный пойдёт?». Кто будет трудиться, не желая ни денег, ни благодарности, ни признания? Кто сможет довольствоваться тем малым, что добудет своим трудом? И как находить счастье в молитве – ежедневном, многоразовом повторении одних и тех же слов? Наша дорога к ответам на эти вопросы – вся жизнь. Лишь немногим избранным не приходится мучать себя поиском смысла жизни.

Сашу Третьяк в школе называли монашкой. Дразнить не решались – вдруг отличница обидится и не даст списать.

«Мой папа был верующим человеком, постоянно ходил в храм и меня водил на клирос, чтобы я училась петь. Первое время петь совсем не умела, только губами водила. Стою в храме, оглядываюсь, по сторонам смотрю. Бабушки приносили конфетки да крендельки, чтобы детишкам дать. Вот я и жду, не угостит ли кто. Прихожу домой – ремень! Папа требовал стоять в храме, как солдат на посту. А когда меня забрали на клирос, там уж не обернёшься».

Промысел Божий присутствует в жизни каждого человека. У одних – намёком, у других – ясно. Матушку Варвару промысел «поставил» на такую прямую дорогу к Богу, что прямее не бывает. На рельсы. По ним сёстры Саша и Надя каждое воскресенье ходили к знакомому старцу, отцу Никифору. Путь был не близкий – 12 километров.

«Шли мы с сестрой по рельсам и молились в такт шагам. Господи, помилуй мя, грешную. Господи, помилуй мя, грешную. Батюшка тот был не простой, великий молитвенник. Идёшь к нему, голова болит, а придёшь, он покрестит голову, помолится, и всё прошло. Шли к нему люди с разными заботами: «Батюшка, заболела коровка, помоги». За всех молился, все в округе его знали.

Когда закрыли Троицкий монастырь, монахини разошлись по деревням. По выходным – к отцу Никифору. За общей трапезой батюшка садился возле меня – ему дадут три кусочка, он мне один отдаст. Матушка Глафира, которая ему помогала, вспоминает, что как-то сидела с отцом Никифором, а он и говорит: «Открывай двери, игуменьи идут». Какие игуменьи? Открыла, а на пороге девочки – Надя и Саша. Через сколько лет предвидел! Моя сестра тоже стала игуменьей. А историю эту рассказала нам матушка Глафира, когда мы уже взрослыми были».

Дороже и ближе человека, чем отец Никифор, с тех пор для Саши не было. Взрослея, она мечтала только о чётках и монашеском уединении. Но попасть в монастырь тогда было не легче, чем в космос. Путь к мантии начался с... плодоовощной базы. О выборе профессии она не думала, поэтому и работать устроилась, куда взяли. Жили с сестрой и подружкой в общежитии, в выходные и праздники ходили молиться в монастырь. К недоумению окружающих, красивые девушки пошили себе скромные одинаковые платьица, почти до пят. Соседки-девчонки бегали на танцы, говорили о замужестве. У них о жизни в миру даже мысли не было. Продолжая искать возможность устроиться в монастырь, они успели поработать в Чернигове на капроновом заводе. В свободное время – к батюшке Никифору. И наконец, Саше повезло – знакомая игуменья приняла её во Флоровский монастырь. Пришлось ещё какое-то время работать почтальоном и сортировщицей, чтобы не попасть в тунеядцы. Но главное – она была в монастыре, в долгожданном подряснике, с чёточками!

Казалось бы – вот оно, счастье. Но тяжёлая болезнь на год увела её из обители. Молитвы батюшки и помощь врачей поставили Сашу на ноги. Как поправилась, приняла мантию, и, словно в награду за страдания, ей случилось отправиться в Иерусалим. На святой земле пришло ни с чем не сравнимое ощущение родного дома. И даже подрясник здесь ни у кого не вызывал недоумения. Но главное – ощущение благодати от молитвы у гроба Господня. Сбылось даже больше того, о чём мечталось в юности. Но через 7 лет из Горненского монастыря пришлось уезжать.

«Я плакала и скорбела, прощаясь с монастырём, – так мне там было хорошо. И когда мы приехали в Покров­ский монастырь, первое время все плакали по Иерусалиму. Зайдём на хоры и плачем. Монашеские послушания у меня в ту пору были разные – швея, просфорница. Но главное – регент. Народа ходило много – всегда полный храм. Понемногу жизнь вошла в свою колею. А через 6 лет Владыка Платон забрал меня в Толгу».

Так после отлаженной монашеской жизни в Иерусалиме и в Покровском монастыре Черкасской епархии монахиня Варвара оказалась на развалинах древнейшей русской обители.

«Первое время некому было даже петь – человек пятнадцать мирских пели в один голос. Потом пришли мать Мария и мать Илария. Богоматерь нас втроём собрала. Кругом была разруха, но это меня не страшило. Я и прежде, где служила, всегда сама делала ремонт. В Иерусалиме мы с сёстрами жили в маленьких домиках, так приходилось и крышу крыть, и красить. Но здесь своими силами управиться было невозможно. Первые строители приехали из Данилова монастыря, они начали реставрацию Спасского храма и корпуса. Везде было страшно, а в Никольском корпусе, где мы жили, ещё и сыро. Жили мы одной семьёй, в общей комнате – десять кроватей. Но такая благодать обнимала душу! Это нас Божия Матерь утешала.

Люди тогда милостивыми были – понесли нам и посуду, и одёжку: «Возьмите, пригодится». Первое время нас посещали и старые обитатели Толги. Вышла как-то поздним вечером к телефону, смотрю – воры. Набираю номер, тут же прислали милицию и гостей наших повязали. Оказалось, они приплыли из Брагина посмотреть, что с их колонией стало.

Поначалу в строительные дела мы не вникали, наша задача была – накормить рабочих. Все процентовки проверял Владыка Платон. У нас был миллион рублей – пожертвования на восстановление монастыря со всех епархий. По тем временам – большие деньги. Первые строители все их и выбрали. Тогда стали искать рабочих подешевле. Приехали сюда безработные с Украины – просили дать им хоть какую-нибудь работу. Поручила им вычинку и побелку стен кедровника, они всё сделали хорошо и недорого.

Потихонечку стали собираться сёстры, пришли Пиама, Еротиида. Все приняли здесь постриг. Трудились с утра до ночи».

В грязной физической работе, которой, казалось, не будет конца, матушка Варвара участвовала не советом, а руками. Но важнее молитвы для неё и тогда ничего не было. Первые насельницы быстро поняли, какую силу имеет её молитва. Машина ли застрянет в луже, корова ли начнёт телиться – бегут к матушке, просят её молитв.

Вспоминая первые годы жизни в Толге, матушка Варвара словно светлеет лицом – счастливое время. О необъяснимой радости тех лет говорят и монахини обители. Кругом разруха, жить негде, есть нечего, а в душе – праздник. Понять это несоответствие помогают русские старцы: в трудностях, которые приходится преодолевать монаху, да и любому православному, Господь находится ближе к человеку, чем в обыденной жизни. Его незримое присутствие наполняет душу благодатью, которую ни с чем не спутаешь и ни на что не променяешь. Мудрые толкования и советы старцев издавна были и фундаментом, и стенами духовного здания русского монастыря. И хотя живая традиция старчества в Толге была прервана, её носителем для возрождающейся жен­ской обители стал архимандрит Павел (Груздев). Без его благословения матушка не начинала ни одного дела. Юродствующий во Христе старец позволял себе большую роскошь – говорить человеку правду в глаза, иногда употребляя и резкое, крепкое словцо. Сёстры вспоминают, как искренне отец Павел любил матушку и, увидев её, всегда шутливо восклицал: «Ваше высокопреподобие, старинная игуменья»! Этим неслучайным выражением – «старинная игуменья» – он ставил её, как равную, в ряд игуменов преж­ней Толги, которые были великими подвижниками Церкви. Звание «старинная игуменья», полученное от отца Павла, матушка ценит превыше всех своих наград.

Сёстры любят свою матушку за строгость и доброту, взыскательность и милостивость. Именно такие свой­ства должны быть в сердце матери, желающей воспитать доброе дитя. Сёстры для матушки никак не меньше, чем дочери. За каждую из них она отвечает перед Богом. Каждой помогает в её главном деле – преображении души.

Первые монахини называют матушку игуменьей игумений. Многие из них благодаря её наставничеству и твёрдой поддержке стали игуменьями открывшихся монастырей. Она помогает им не только духовно, но и хлебом насущным.

Директора заводов и предприниматели, поражаясь её деловым способностям, видят в ней талантливого организатора. «Самым страшным директором» назвал матушку один ино­странный строитель-благодетель, не в полной мере владеющий русским языком. Это было признание её хозяй­ственной проницательности.

Музейщики и реставраторы удивляются сочетанию в её характере настойчивости и дипломатичности. Сложнейший вопрос передачи из музея в монастырь Толгской иконы Божией Матери разрешился так, что все участники многолетнего спора остались в добрых отношениях. Она умеет слушать и слышать, смело принимать решения в спорных вопросах и даже «закрывать» собой в трудных обстоятельствах.

За годы матушкиного правления в монастыре побывали Святейшие Патриархи и Президенты России, олигархи и министры, депутаты и общественные деятели. Добрыми и простыми словами она умеет расположить к себе любого человека и каждую встречу, каждое новое знакомство обязательно обратит на пользу монастырю.

Матушка обладает удивительным умением наставлять, не наставляя. Разговор с человеком ведёт так заинтересованно, словно сама нуждается в его советах. Спрашивает, спрашивает, и через её вопросы собеседник начинает яснее видеть суть своей проблемы.

Матушкины рассказы о монастырской жизни – словно притчи, полны глубокого православного понимания бытия. Вот один из сюжетов. Сгорел как-то курятник на подворье. Сёстры горевали и недоумевали – как такое могло случиться? Вместо поиска возможных «земных» причин пожара – замыкания проводки или включённого обогревателя – матушка вспомнила двоих рабочих, которые недавно приходили к ней за оплатой своей работы. Шли, преодолевая сильный ветер и метель, а денег не оказалось. В большом огорчении побрели они сквозь непогоду обратно. «Мать Николая, найди их немедленно, заплатить надо за работу». Рассказала о пожаре и бросает на собеседников быстрый пронзительный взгляд – всё ли поняли?

«Искушений в повседневных хлопотах много, успеть бы душу спасти. Где ходишь, там и «Господи, помилуй». Хоть один раз за день прослезиться о грехах своих и покаяться. Господь видит, что мы все в суете. В городе – мирская суета, у нас – святая суета. А спасаться надо. Всё придётся оставлять и уходить... Только с Господом и умирать не страшно, с Господом везде хорошо. Без Бога, как говорят, – не до порога. Где ни бываешь, что ни делаешь, надо Бога призывать. Нам во всём помогает Матерь Божия. Мы только подумаем, а она посылает людей, через которых проблемы наши разрешаются. Как же она нам помогает! Мы рады, что Хозяйка вернулась в свой дом. Мы у неё по­слушники. Да не послушники, а ослушники! Грешим и каемся. Матерь Божия, прости и помоги».

Вот уже четверть века матушка Варвара держит огромное хозяйство монастыря в образцовом порядке. Куда ни войдёшь – в храм, трапезную, гостиницу, пекарню, мастерские – везде идеальная чистота. Общежитие установила по строгому уставу, усвоенному во время жизни в Горненском монастыре Иерусалима. «У монахини подружка – подушка» – предостерегает она инокинь от праздных разговоров. Своеволие пресекает, но иногда проявляет удивительное терпение, ожидая исполнения своего распоряжения: «А вы, наверное, думаете, что в монастыре, как в армии?».

Ежедневно поддерживать порядок в обители сложнее, чем однажды его наладить. Достаточно представить себе весь круг её забот, чтобы понять – такая нагрузка выходит за грань человеческих возможностей. Но на вопрос, что всего тяжелее в игуменском по­слушании, матушка Варвара отвечает, не задумываясь: «Смирение». Одним словом «старинная игуменья» объяснила суть монашества – нет важнее и труднее работы, чем работа над соб­ственной душой.

Великая игуменья современной России.