«Мы с тобой давно уже не те…»

Для кого-то Илья Риммович – архитектор, внёсший немалый вклад в формирование художественной и архитектурной среды Ярославля: он работал со скульптором Еленой Пасхиной над оформлением театра юного зрителя, участвовал в создании памятников тысячелетию Ярославля и Леониду Собинову, скульптурной композиции «Романовская застава» и оформлении музея боевой славы. Для других он просто художник, который вот уже который год, сидя на набережной или где-нибудь в людном месте в любое время года, пишет оригинальные шаржи, словоохотливо вступая в разговор. А кому-то этот человек дорог по той простой причине, что ассоциируется с собственной молодостью. Я - из последних. А потому для меня, как и для десятков моих знакомых, которых жизнь разбросала по разным городам и весям, он навсегда останется тем, кем был четверть века назад – хозяином знаменитой чайной Илюшей Брандуковым, как ни фамильярно сегодня звучит это обращение по отношению к человеку, готовящемуся в последний январский день отметить своё шестидесятилетие. Вот по поводу этой круглой даты мы и встретились с Ильёй Брандуковым.

Испытывая терпение читателей, я всё-таки рискну написать пару строк о том, чем была для нас эта чайная. Представьте: начало 80-х, жёсткий «совок», единственная молодёжная организация – комсомол. И вдруг на фоне этого монументального единомыслия появляется человек, который шагает «не в ногу» с существующим строем и делает это по-детски вдохновенно, от души, играючи. Он далёк от политики, но именно в его чайной находили другу друга как «революционеры», так и «контрреволюционеры». Он приглашал к себе в гости людей, поющих под гитару бардовские песни. Он бесконечно фонтанировал идеями, провоцируя на участие в немыслимых по тем консервативным временам хэппенингах. (О том, что хэппенинг – это развивающееся без заранее оговорённого сценария театральное действие, я узнала много лет спустя). Словом, все мы, тогдашние неформалы, КСП-шники и туристы, вышли из чайной Ильи Брандукова, как современные литераторы – из гоголевской «Шинели».

- Целых два десятилетия твоя мастерская, расположенная в подвале дома номер 3а, что по улице Волкова, была неформальной альма-матер для сотен молодых ярославцев. Как тебя самого занесло с берегов Невы на Волжскую набережную?

- Учась в Академии художеств, я познакомился с талантливой студенткой, будущим скульптором Еленой Пасхиной. Будучи в те годы рыцарем и неисправимым романтиком, я дал себе слово, что первая девушка, которая обратит на меня внимание, станет моей женой. Елена Васильевна обратила. Так я стал одновременно её мужем, «личным» архитектором, поскольку Елена – человек одарённый, плодотворный, и ей постоянно требовался архитектор, в каком качестве я и выступаю до сих пор, и по совместительству моделью. Учитель Елены, легендарный скульптор Вениамин Пинчук, автор памятника Ленину в Кремле, как-то обмолвился, что у меня – гениальная спина, и так, спиной, я «присутствовал» уже в дипломном проекте своей жены – позировал для фигуры бамовца, а вот лицо моё для передового строителя коммунизма не подошло. В Питере с творческой работой у меня не складывалось. Мои однокашники потихоньку делали карьеру, но для этого нужна была определённая усидчивость, а у меня были только амбиции и «гениальная» спина. Елена сама ярославская, и я с радостью поехал с ней, когда она получила великолепный заказ на оформление здания ТЮЗа. Мне, как члену худфонда, была положена мастерская, жилуправление предоставило несколько подвалов, и я выбрал тот, где были стены толще, а соседи добрее. Точно предчувствовал, что творить в тишине мне придётся нечасто.

- Нам, «чайниковским» завсегдатаям, тогда казалось, что чайная – была, есть и будет всегда. А как вообще родилась эта идея?

- Толчком послужило моё студенческое времяпрепровождение в компании будущих питерских журналистов. Как-то я подошёл к ребятам, которые пели под гитару на Васильевском острове. Услышав знакомую мелодию, я подошёл, подпел… Уезжая из Питера, я переживал об одном: найду ли в Ярославле единомышленников? А поскольку у меня была роскошная по тем временам гитара фирмы «Кремона», я стал с нею посиживать на набережной и играть единственную песню, аккорды которой я знал – «Люблю я летом с удочкой над речкою сидеть». Работал, так сказать, подсадной уткой. На мою гитару (насчёт собственного пения я не обольщаюсь), охотно «клевали» люди, знавшие, что такое авторские песни, подтягивались слушатели. Когда становилось слишком поздно для музицирования на улице, я предлагал продолжить в более комфортной обстановке.

- Потом люди стали приходить прямо в мастерскую, установилось «расписание»: вечером по пятницам до последнего троллейбуса…

- Но времени всегда не хватало, а потому многие засиживались до первого трамвая, пели, пили чай…

- Послушай, а почему мы тогда чай заваривали в синеньком эмалированном детском горшочке, а не в приличном чайнике? Откуда взялся этот ритуал?

- Эту идею я тоже позаимствовал у питерских журналистов, только те пускали по кругу такой горшочек с пивом. И песню про «маленький, синенький, в крапинку горшок», который сопровождал героя на протяжении всей его жизни, тоже они сочинили. Я же спиртного не терпел, а потому заменил пиво чаем.

- Хотя охотно солировал «Когда я пьян, а пьян всегда я…»

- Из песни слова не выкинешь, но пели мы охотно и революционные песни.

- Вот-вот, не зря годы спустя у тебя репутация человека, «развалившего СССР в районном масштабе»…

- Это как раз удивительно, потому что я всегда стоял «на другой стороне улицы». Прививку от политики я получил ещё старшеклассником, когда, ничего такого не имея в виду, спел на Дворцовой площади «Смело, товарищи, в ногу». Хорошая песня, и Ленин её любил, однако «товарищам из органов» показалось странным, что подросток ни с того ни с сего распевает революционные песни, и я угодил на Литейный, 4. Той истории хватило надолго. Хотя страх был скорее на генетическом уровне: мой дед был расстрелян своими же, чекистами, во время чистки партийных рядов; отец в войну из-за этой истории угодил в штрафбат. Став старше, я понял, что политика – дело интересное, и подчас даже весёлое, но благоразумнее держаться от неё подальше.

- Как тебе это удавалось?

- «Косил под дурачка». Ты думаешь, я не понимал, что бардовская песня это не только «Так на фига вы ботик потопили, гады,…», но и песни Александра Галича? От них и до диссидентских разговоров, самиздата недалеко. А поскольку двое из десяти в то время имели отношение к органам, зачем мне было подставлять людей, которые наивно хотели перевернуть этот мир? Вот я и пресекал все умные, и потому опасные, разговоры, сводил всё на уровень «синенького в крапинку горшочка», чтобы там, где надо, создалось впечатление, что в чайной априори ничего такого и в помине нет.

- Но ведь люди приходили разные, в том числе и «заряженные» на борьбу с существующим строем?

- Приходили, находили единомышленников и уходили в нужном им направлении. Поверь, я никогда не был агентом ЦРУ, не брал под крыло диссидентов, тем самым готовя почву для окончательного распада СССР. Но, чувствую, внёс свою лепту.

- Ты упомянул про органы. Значит, чайная была «под колпаком у Мюллера»?
- А как же?! Были неплохие ребята, которые, с одной стороны сотрудничали с органами, а с другой – симпатизировали мне. Они меня предупреждали, чтобы чего лишнего не сболтнул. И меня самого неоднократно вызывали в «серый дом», интересовались, кто приходит, о чём говорят, какие настроения витают. Отличное, отвечал, настроение, песни поём, хотите, вам спою? Журналистов разных, в том числе и иностранных ко мне в чайную приводили ведь тоже не просто так. А когда меня совсем достали эти обязательные визиты, я мелом написал у своей двери «Илья – секретный сотрудник КГБ». Сам себя, так сказать, «разоблачил». Поверили: «товарищи» отстали, хотя и кое-кто из друзей здороваться перестал.

- А замечательные художественные акции? Помню, в канун какого-то Нового года мы долго мастерили огромную деревянную лошадь, а потом таскали эту лошадь по всему городу, призывали  обывателей присоединяться к прогрессивному человечеству….

- Эта лошадь была критикой на Рейгана, я её отлично помню.

- Подумать только! А мне тогда было просто весело, ни о какой политической подоплёке я и не догадывалась. Для чего тебе нужно было слыть возмутителем общественного спокойствия в тихом провинциальном городе N?

- Да потому что я прекрасно понимал, что за моими действиями наблюдают и что нужен некий акт, демонстрирующий мою лояльность существующей власти. Пусть будет репутация сумасшедшего, но безобидного художника, чтобы можно было по-прежнему собираться по пятницам, заваривать чай в горшочке и петь хорошие песни.

- То есть «да здравствует праздник каждый день и в каждом из нас»?

- Точно! Те, кто претендовал больше, чем на веселье, в моей чайной долго не задерживались. Я понимаю, что втягивая людей в постоянную «развлекаловку», я обеднял себя, но это был мой способ существования. Вот в Диснейленде есть уголок Дикого Запада, и ты, очутившись там, можешь почувствовать себя крутым парнем, настоящим ковбоем. Но это иллюзия. Так и чайная была иллюзией, памятью о моём беззаботном детстве, когда в дом приходили хорошие люди, пели хорошие песни, и я засыпал под звуки гитары.

– То есть получается, что ты просто воссоздал тот мир, в котором хотел жить всегда? Была такая песня «Свой мир себе рисую сам…»

- Да, я думал, что никому от этого хуже не будет. Если мне хорошо в атмосфере нескончаемого праздника, может, ещё кому-то понравится. Я никогда не был философом, впрочем, как и революционером.

- Чайная просуществовала… сколько, кстати?

- Да почти четверть века, пожалуй.

- Значит, через неё прошло не одно поколение молодых ярославцев. Но ведь и ты взрослел, менялось твоё мировоззрение…

- Кто тебе это сказал? Я не взрослею! Только заглядывая в паспорт, я вспоминаю, сколько мне лет.

- У Леонида Сергеева есть такая песня: «В детство впадать прекрасно, дней так на пять - на семь. Дальше уже опасно, можно остаться совсем».

- А чем плохо? У нас вообще в стране нет взрослых людей. Смотри: возраст мужчины определяют поступками. Разве взрослые люди будут играть на бирже, перегоняя виртуальные деньги, не просчитывая, что начнётся кризис? Разве взрослый человек будет себя вести как трёхлетний малыш в магазине игрушек, пытаясь одновременно удержать кучу мячиков, машинок, солдатиков? А те, кто мнит себя взрослыми, так и идут по жизни с загребущими руками – что влезет, то и хватают. Спрашивается, зачем? С собой в загробный мир ещё никому ничего пронести не удалось.

- Понимаю, что «времена не выбирают, в них живут и умирают», но в какое время тебе было комфортнее жить – тогда или сейчас?

- Честно? И тогда было плохо, и сейчас – не лучше. Но в те времена жить было проще: за сданные четыре пивные бутылки, а это 48 копеек, можно было в Питере съесть отличный комплексный обед, а на заработанный червонец и вовсе съездить в Крым. Тогда была молодость, а сейчас есть понимание того, что, научившись в те времена обманывать строй, можно было жить вполне беззаботно.

- Как ты живёшь сегодня?

- Ключевое слово «сегодня». Я живу одним днём, о завтрашнем не загадываю. Ведь общеизвестно: хочешь рассмешить Господа, расскажи ему о своих планах.

- Тебе удалось реализоваться как художнику, архитектору?

- Абсолютно нет! Да я вообще не ощущаю себя художником, хотя всю жизнь рисую. Но настоящий художник – это иной подход к жизни.

- Позволь, а совместные проекты с Еленой Пасхиной?

- Я могу помочь реализовать чужие идеи, домыслить их, довести до ума. А собственных мыслей у меня никогда не было, не стоит обольщаться по этому поводу. То есть, по сути, чайная оказалась единственным моим «продуктом», и, если её до сих пор помнят, значит, она была не зря.