Николай ИВАНОВ. Край без революции. К 140-летию со дня рождения М. М. Пришвина

© Н. Н. Иванов, 2013

Край без революции

К 140-летию со дня рождения М. М. Пришвина

«Надо удерживаться от интелли-
гентского стремления осознать
жизнь прежде, чем сам пожил:
надо просто жить». Эта запись из дневни-
ка Михаила Пришвина датируется апре-
лем 1926 года, когда он жил в Переславле-
Залесском (Пришвин М. Леса к «Осударевой
дороге» // Наше наследие. 1990. № 1).
В 1920-е годы Переславль, а в 1940-е село
Усолье Переславского района (сейчас — Ку-
панское) оставили глубокий след в душе
Пришвина-художника: причудливо пере-
плелись биография и творчество, отдельные
события разрослись до мотивов рассказов и
повестей, конкретные люди стали персона-
жами его книг. Предлагаем свою версию тех
далёких событий с опорой на разыскания
переславских краеведов Н. М. Романовой,
В. И. Панфилова, Т. В. Мухиной, М. А. Доро-
феевой, на собственные находки в фондах
Переславль-Залесского государственного
историко-архитектурного и художественно-
го музея-заповедника.
Годами живя в провинции, в глуши, сре-
ди простых людей, Пришвин следовал дав-
нему завету Алексея Ремизова: надо стать
ближе к жизни, надо изучать народную
культуру изнутри. Так, в 1920 году в соста-
ве научной экспедиции он прошёл на лодках
около 150 верст по реке Кубре, а через пять
лет отправился в Переславль, живописуя
этот порыв в «Календаре природы»:
«Мы уже и раньше думали, как бы по-
даться куда-нибудь поближе к воде, и списы-
вались с Переславлем-Залесским, где нахо-
дится прекрасное Плещеево озеро <…> по-
лучил ответ от заведующего Переславским
музеем <…> что в трёх верстах от города на
высоком берегу Плещеева озера есть исто-
рическая усадьба, где хранится ботик Пе-
тра Первого, и тут есть пустой дворец, в нём
предполагается устроить биостанцию, и если
я положу этому делу начало своими феноло-
гическими наблюдениями, то могу занять
любую квартиру в этом дворце. После того
в письме был подробно указан путь <…> по
железной дороге до станции Берендеево. Ка-
кие удивительные есть имена, и как они на
меня действуют: дворец мне явился сказоч-
ным дворцом Берендеева царства, и пошло,
и пошло в душе берендить.
“Ну, Берендей, — сказал я себе, — думать
тебе больше нечего» <…> Мы отправились в
путь, и над нами дикие гуси летели на север,
верно, тоже к Плещееву озеру”» (Пришвин М.
Родники Берендея. — М., 1977. С. 90, 91).
Такова художественная версия событий,
в действительности всё было иначе. При-
швин с семьёй (жена Ефросинья Павловна,
дети Пётр и Лев) жил в Переславле с апреля
1925 по июль 1926 года. Это время насыще-
но событиями внешними и внутренними и
весьма драматично. Вчитаемся в документы.
Небольшой листок бумаги в папке
делопроизводства по объекту «Ботик», хра-
нящийся в Научном архиве Переславль-
Залесского государствен-
ного историко-архитек-
турного и художествен-
ного музея-заповедника
(НА). На нём написан-
ный синими чернилами
текст: «В Переславский
народный музей Михаила
Михайловича Пришвина
заявление. Прошу предо-
ставить мне за плату квар-
тиру на Ботике, где я буду
заниматься художествен-
но-этнографическим изу-
чением края, прилегаю-
щего к Плещееву озеру.
Член Центральной комис-
сии по улучшению быта
учёных Михаил Пришвин.
15ого мая 1925 г.».
Документ формаль-
ный, ведь ему предшествовала переписка,
всё согласовывалось, однако просьба о квар-
тире «за плату» уточняет цель приезда. Если
в рассказе речь шла о «фенологических на-
блюдениях», то здесь — о «художественно-
этнографическом изучении края» близ озе-
ра. В заявлении Пришвин более конкретен
и масштабен. Назвав мотивы поселения «на
Ботике», он, по сути, обнажил свой взгляд на
искусство и науку, на стихийные связи лю-
дей и природы, на деятельность учёного и
писателя.
Плещеево озеро — это метафора, образ
не только стихии воды, но и стихийных на-
чал народной жизни. Такова семантика озе-
ра в целом ряде произведений, созданных
по переславским впечатлениям, что мы ещё
увидим.
Чем объяснить подпись — член ЦКБУ?
Допускаем, что в непростом политически
1925 году Пришвин, не скрывая желания ка-
заться учёным, ещё и подчеркнул членство
в основанной М. Горьким влиятельной орга-
низации, тем самым обозначив свои интере-
сы и намекнув на связи.
В «Петровском дворце» — новые хозяева.
Им сданы три комнаты, кухня, подвал, зе-
мельный участок в 300 квадратных саженей.
Комнаты меблированы. На первых порах
писатель был «очарован» «роскошеством»
квартиры и природой края. Он бродил по
лесам, охотился, собирал сказки и местные
предания. Вёл дневники, из которых вырос-
ли отдельные книги, подготовил и издал в
1926 году книгу «Родники Берендея».
Но где же основная, «научная», работа на
биостанции? Следы её теряются. Работники
музея свидетельствуют, что «ничего нет».
Нет прямых упоминаний о ней и в дневни-
ках того времени.
Вот типичные в плане содержания фраг-
менты дневника за 1925 год.
«5 мая. Утро росистое, прохладное.
Солнце взошло чисто сзади Никитского мо-
настыря и поплыло, оставляя влево и коло-
кольни церквей, и деревья.
В полдень опять в стеклянном озере от-
ражались дворцами кучевые облака, озеро
было, наверно, такое же прекрасное, как
вчера, но мне казалось, что вчера оно было
лучше, — и так теперь пойдёт навсегда: про-
шлое будет всегда лучше настоящего.
[Запись на полях]: В краю, где не было
революции.
6 мая. Егорий. И так изо дня в день всё
тише, теплее и роскошнее. Всё сотворено
и остаётся почить, но я не могу, и на этот
случай, когда не можешь ни творить, ни
почивать, а жить как-нибудь нужно, явля-
ется благодетельный случай зла: я отдавил
себе дверью палец и отвожу душу, сосредо-
точиваясь на боли в ожидании выздоров-
ления.
В природе такое состояние насыщения
радостью как будто предусмотрено: в пре-
дельный момент счастья вылетают комары
<…>
В краю, где не было революции. Предсе-
датель райкома прислал свою жену, “откры-
тую женщину”, с приглашением к их пре-
стольному празднику:
“Пришвину М. М. Я, председатель рай-
сельсовета Ульянцев Я. М., прошу я Вас, по-
жалуйста, приходите ко мне в гости, очень
буду Вам благодарен. Ежели придёте, и
впредь буду с Вами знаком. Ульянцев”.
Мы раздумывали, идти или не идти, а
там, на празднике, не ждали: к 11 утра уже
является сам председатель со своим кумом,
сапожником Волковым, оба сильно пьяные,
звать.
Я сказал:
— Край у вас какой милый, революции
у вас совсем не было!
— Ни малейшей, — ответил председа-
тель».
«Как чисто! Спичку я бросил на воду,
Петя сказал:
— Не сори!
На отражении луны сверкали хвои, раз-
несённые волнами лесного озера.
Расставаясь с заповедником, после в
миру люди творили легенду об озере <…>.
И так я, раз влюбившись, стал жить с озером,
как с женой (грубость работы и чудо красоты,
возмущение и смирение и т. д. ... как Русь)».
(Пришвин М. Дневники. 1923—1925. — М.,
Русская книга, 1999).
Видимо, в таких бесценных откры-
тиях для себя и состояло художественно-
этнографическое изучение края, результатом
которого стали дневники и книги Пришви-
на. Родники в его берендеевой душе откры-
ла природа. «В этот год, когда моя земля от-
дыхает, я не буду ничего придумывать <…>
героем моего рассказа будет сама земля».
«Моя земля» — метафора внутренней жизни.
Город у озера казался древним невидимым
градом, идущие на север леса — таинствен-
ной первозданной природой, «берендеевым
царством», люди — «лесным народом», быт и
сознание которого не могут существенно из-
менить ни христианство, ни революция.
По переславским впечатлениям напи-
саны книги «Календарь природы», «Родни-
ки Берендея», а по усольским — «Кладовая
солнца», «Корабельная чаща». В Переславле
же были сделаны подготовительные запи-
си, «леса», как говорил сам автор, к роману
«Осударева дорога», накапливался материал
для повести «Мирская чаша».
Однако через год отношения Пришвина
и директора музея М. И. Смирнова испорти-
лись настолько, что они, игнорируя друг дру-
га, общаются через посыльного.
Письмо Пришвина Смирнову: «10-го мая
1926 г. заведующему Переславль-Залесским
музеем М. И. Смирнову. Вследствие Вашего
отношения от 6-го мая с. г. имею сообщить
следующее:
1) Промер площади занимаемой мной
квартиры был сделан секретарём Главнауки
тов. Коноплянцевым в Вашем присутствии и
ввиду того, что плата устанавливалась не с
кв. аршина, а принимались особенности жи-
лья, которое в зимнее время никто не сни-
мал, то я нахожу совершенно непонятным
и крайне странным претензии Музея взять
с меня добавочные деньги за прожитые ме-
сяцы. Ваш посыльный в «жилую» площадь
включил всё нежилое.
2) Мебель, из которой только два обык-
новенных комода, и один круглый стол соб-
ственно могут быть названы мебелью, даны
были мне Вами во временное пользование
без всякого договора о плате и было бы дей-
ствительно странно брать за такой хлам день-
ги. Я готов возвратить её во всякое время.
3) Относительно ремонта Вы информи-
рованы неправильно, вероятней всего ли-
цом, не способным разбираться в обстоятель-
ствах. Речь идёт о потемневшем угле в кухне.
Это потемнение было до моего вступления
на Ботик, и Вам должно быть известно, что в
самом начале сторож Думнов заделал отвер-
стие в крыше, через которое протекала вода.
Отсыревший угол во второй комнате был
следствием испорченного жёлоба, который в
настоящее время починен. Ремонт подвала,
пригонка рам и другой мелкий ремонт сде-
ланы мной своевременно.
(На основании всего вышеизложенного
я отказываюсь от уплаты назначенной Вами
суммы, но во избежание судебного процес-
са, который неизбежно отнимает драгоцен-
ное для исследовательской работы время, я
предлагаю компенсацию этой суммы в дру-
гой форме).
Главнаука, устанавливая размер моей
арендной платы, несомненно руководство-
валась, с одной стороны, трудным положени-
ем писателя-художника, живущего в такой
глуши, с другой, конечно, многими моими
работами художественно-краеведческого
характера. Ввиду улучшения материально-
го положения писателя в настоящее время
я могу платить больше и предлагаю вместо
8 р. 50 к. в месяц 15 р., положим, с 1-го мая
с. г.
(Имея несомненную уверенность в Ва-
шем просвещённом отношении к моим за-
нятиям по изучению края и будущему со-
трудничеству с Географической станцией, я
не могу допустить, чтобы угроза расторже-
ния договора на основании непроверенно-
го факта исходила лично от Вас и что Вы в
данном случае не принуждены действовать
силою обстоятельств, не имеющих никакого
отношения к науке и искусству. Смею Вас за-
верить, что в моём распоряжении есть слиш-
ком даже достаточно средств для борьбы с
подобного рода обстоятельствами, время от
времени всё ещё возникающими в наше на-
пряжённое время государственного строи-
тельства.
Действ. член Русского географического
общества Михаил Пришвин. Ботик, мая 9-го
1926 г.» (НА).
«Отношение от 6-го мая» мы не обнару-
жили. Впрочем, ответ и без того красноре-
чив. 1. «…претензии Музея взять с меня до-
бавочные деньги за прожитые месяцы…» Со-
держание договора о плате, как и об аренде
(вероятно, это один договор) не известно, но
год назад стороны не имели обоюдных пре-
тензий. 2. Проблемы быта: «потемневший
угол», «отсыревший угол», «ремонт подвала,
пригонка рам»… 3. Угроза судебного про-
цесса. Скобки — свидетельство внутренних
колебаний — расцениваем и как желание
смягчить категоричный отказ от уплаты.
Бытовая зависимость унижает художника
вдвойне.
Что скрывается за словами о «силе об-
стоятельств, не имеющих никакого отно-
шения к науке и искусству»? Автор письма
умалчивает о том, что известно и ему, и
Смирнову. Допускаем, что последнего могли
подталкивать к радикальным действиям по
выживанию Пришвина. У концовки посла-
ния подтекст намека: «в моём распоряже-
нии есть слишком даже достаточно средств»,
в Москве есть кому защитить «писателя-
художника» от обстоятельств, «время от вре-
мени» встающих на пути «государственного
строительства». И, заявив о своём членстве в
Русском географическом обществе, он доба-
вил к Главнауке и ЦКБУ новый козырь.
В упомянутой папке делопроизводства
по «Ботику» бумаги Пришвина и Смирнова
перемежаются письмами известного учё-
ного Адриана Пиотровского о содействии
Пришвину и служебными распоряжениями
разного содержания тогдашней заведую-
щей отделом музеев Наркомпроса в Москве
Н. Троцкой (жены Л. Троцкого). «Отношение
от 6-го мая» — видимая часть шагов админи-
страции музея.
Через неделю временный хозяин «Бо-
тика» уведомил Смирнова: «Заведующему
Музеем М. И. Смирнову. Согласно Вашему
письму представляю доплату за май — июнь
по 6 р. 50, всего 13 р. В случае, если не вся ме-
бель нужна для экскурсии, сообщите сторо-
жу, сколько следует прислать денег за её тол-
кование. Михаил Пришвин. 16 мая 1926 г.»
(НА).
Похоже, в письме Смирнов требовал до-
платы. В лаконизме записки угадывается
скорая развязка: он заплатил деньги, они
отобрали «для экскурсии» мебель, музей-
ные экспонаты. Фразеологизм «толкование
мебели» помимо нескрываемой иронии со-
держит ещё и саркастическую издёвку над
музейной профессией. После этого Смирнов
и Пришвин не раскланиваются и принципи-
ально не замечают друг друга.
«3/VII — 1926 — № 422. Члену Русского
Географического о-ва М. М. Пришвину. В по-
рядке охраны памятников природы Музей
просит Вас сообщить: каким учреждением,
когда, под [это слово написано неразборчи-
во. — Н. И.] каким № и на какой срок выдано
Вам разрешение на право научной охоты. Зав-
музеем М. Смирнов» (НА).
Оставив без ответа подозрения в хищ-
ническом использовании «памятников при-
роды», М. Пришвин вскоре уехал из Пере-
славля. В книге «Натаска Ромки (из дневни-
ка охоты 1926—1927) есть запись от 29 мая
1927 г.: «В журнале «Краеведение», говорят,
изругали «Родники Берендея» за неверное
краеведение (!): это, конечно, влияние Смир-
нова, в котором я вскрыл весь яд «смиренно-
го труженика науки» (Пришвин М. Зеркало
человека. — М., 1985).
Ругательную статью «Беллетристы- крае-
веды» написал Николай Анциферов, вот её
фрагмент: «В положениях М. Пришвина про-
глядывает ясно выраженная недооценка
момента научности в работе краеведа <…>
Можно только пожалеть, что М. М. Пришвин
своим художественным чутьём не проверил
характеристики края и его населения, сде-
ланной переславльскими краеведами» (Ан-
циферов Н. Беллетристы-краеведы // Крае-
ведение. 1927. № 1).
Называясь членом то ЦКБУ, то Русского
географического общества, Пришвин соблю-
дал требуемый эпохой ритуал, не чуждался
и официальных взглядов на роль писателя в
устроении жизни. Но он оказался страшно
далёк от так называемого «научного», по сути
детерминистского, подхода к людям и при-
роде, отвергающего бытие Духа. В недооцен-
ке «момента научности» упрекали писателя,
художника, который, имея отечественное и
европейское «естественное» образование,
давно понял: науке не подвластны нюансы
душевной жизни, тайна смерти. И, находясь
в «такой глуши», он предпочёл замерам и
опытам лес, охоту, местные предания.

* * *
К переславским впечатлениям Пришвин
возвращался до конца дней. «Плещеево озеро
ещё очень молодо <…> Учёные говорят раз-
ное о жизни озёр <…> но ведь и моя жизнь
тоже, как озеро: я непременно умру, и озера,
и моря, и планета — всё умрёт <…> откуда
же при мысли о смерти встаёт нелепый во-
прос: «Как же быть?» Думаю, это, наверно,
оттого, что жизнь больше науки. Невозмож-
но жить с одной унылой мыслью о смерти
<…> напор жизни безмерно сильнее логи-
ки, а потому науки не надо бояться. Я не мо-
лод, вечно занят, чтобы кувшин мой был по-
лон водой, и знаю, что когда он полон — все
мысли о смерти пусты» (Пришвин М. Родни-
ки Берендея…).
Важно, однако, учесть и обратную
связь — суждения о писателе местного люда.
Вот одно из них. П. И. Глибина, 1908 г. р., ко-
торая «жила» у Пришвиных «на Ботике»,
вспоминала:
«…Они меня попросили поработать у
них. Я дров в дом натаскаю, полы вымою.
Убиралась, да и дрова колола, и всё делала.
Дом большой был у самого лесу. Всё лето у
них жила — на платье купили материи ме-
тра четыре бордового цвета. И почти ничего
не платили, только харчами кормили.
Пришвин был интересный. Как встаёт
(рано вставал-то, на заре ещё) — карты рас-
кинет, если удача ему, он засмеётся, посви-
стывает. Как настоящий цыган был: в брю-
ках ходил широких, длинной рубахе. Когда
отправляется, то говорит: “Я пошёл на охо-
ту”. Две собаки у него было: Ярушка и Ры-
жик, одна ещё охотничья в подвале сидела.
Придёт, глядишь: волочёт птичку али две
маленькие, а то петуха лесного чёрного, си-
зого, здорового, гребешок красный, краси-
вый. Надо его мне щипать. Ещё птичек носил
маленьких, шерстью, как воробушки, хвосты
длинные, он их «вальдшнепы» называл. Обя-
зательно давал обрабатывать их и наказы-
вал пёрышки из крыльев не выбрасывать: он
был писателем, он ими писал. Когда вытащу
пёрышки, в бумажку заверну и на стол ему
положу. Пришвины хорошие были.
Два сына были у Пришвина: Лёва и Петя.
Они на лето приезжали сюда. Жена его, Еф-
росинья Павловна, напишет мне бумагу, чего
купить в городе, даёт её Пете: “Поезжайте с
Полиной”. Машин тогда не было, и мы с ним
поедем в лодке добираться в город по озеру,
по речке. Один раз, только в лодку сели, отъ-
ехали немного, как пошёл дождик, лодку во
все стороны кидало, я вроде боюсь, а Петя
успокаивал: сейчас пройдёт. Ехали до само-
го устья, дождик лил всё так же. Вышли мо-
крые у церкви Сорока мучеников, постояли,
обсохли, день стал хороший, поехали даль-
ше, тут недалеко было, около Покровской
церкви были магазины кирпичные, тут всё
было в магазинах. Петя подал бумагу, и ему
и мясо нарубили, и хлеба принесли, поклали
в корзины, мешки, и мы поехали обратно».
По данным биографов-любителей, При-
швин в июле 1941 вместе с женой В. Д. При-
швиной и её матерью поселился в Усолье, на
окраине села, в бревенчатом частном доме,
снимая у хозяев Назаровых две комнаты. Пи-
сатель и его супруга поддерживали добрые
отношения с жителями Усолья и окрестных
деревень. Некоторые стали прототипами его
сочинений. Так, директор неполной сред-
ней школы села Новосёлки И. И. Фокин без
перемены имени и фамилии «перешёл» в
«Корабельную чащу», а Ф. А. Кумашенский,
начальник пожарной охраны в Переслав-
ле, репрессированный в 1930-е годы, стал
Ф. А. Кумачёвым в рассказе «Как заяц сапоги
съел». Услышанная в семье Комиссаровых
из села Веськово история о солдате, искале-
ченном войной, развита в «Повести наше-
го времени» и «Корабельной чаще» (судьба
В. Весёлкина). Переславский учитель, крае-
вед П. И. Логинов когда-то помог Пришвину
вытащить машину, на память о чём писатель
подарил ему экземпляр книги «Охота за сча-
стьем» с автографом: «Павлу Ивановичу Ло-
гинову с благодарностью за помощь на тор-
фе 31/VII 1934 г., с пожеланием остаться до
конца на своём великом посту. Михаил При-
швин».
Мало известен такой эпизод. Стремясь
помочь детям, эвакуированным из Ленин-
града в Переславль и размещённым на
«Ботике», Пришвин звонил в Москву писа-
телю — депутату Верховного Совета СССР
А. Н. Толстому.
Представители народной культуры, на-
родной среды влекли Пришвина своим не
интеллигентским или научным, но само-
бытным знанием жизни на земле. Прото-
типами Митраши и Насти в повести «Кла-
довая солнца» были усольские сироты Соня
и Боря, а в литературных героях Пришвин
увековечил близких ему знакомых, затем
друзей — крестьян Дмитрия Павловича и
Анастасию Михайловну Коршуновых из
деревни Хмельники Переславского райо-
на. Что объединяло столь разных людей?
«Характеристику населения» ближних к
Переславлю деревень писатель дал ещё в
1926 году: «Кто эти люди? Какие-то мелкие
служащие, техники, считаются в городиш-
ке за полудиких людей, но они природные
следопыты-краеведы, фенологи, и подлин-
ное — не сентиментально-мещанское и не
книжное, не от Руссо и Толстого — чувство
природы сохранилось почти только у них.
Вот из каких людей и надо искать себе со-
трудников по изучению края» (Пришвин М.
Родники Берендея...).
Таков был Коршунов, «Митраша», ча-
стый гость Пришвиных — талантливый че-
ловек, стихийный философ, наделённый
обострённым чувством природы. Писатель
увековечил Коршунова, тот же сделал При-
швина персонажем своих дневников — тон-
ких школьных тетрадок в линейку. Когда
осенью 1943 года Пришвины покидали Усо-
лье, Коршунов был рядом, и духовная нить
между ними не прервалась. Ранней весной
1945 года писатель последний раз навестил
своих знакомых в Хмельниках и Новосёлках.
Сошлёмся на документы, дополняющие
сведения об отношениях Пришвина с Кор-
шуновыми — «Митрашей и Настей».
Коршунов и Пришвин охотились вме-
сте, однажды они преодолели весьма боль-
шое расстояние, о чём говорит справка, вы-
данная беспаспортному колхознику, чтоб
уберечь его от наказания за самовольную
отлучку. «Михаил Михайлович Пришвин.
Писатель. Москва, Лаврушенский, 17, кв. 65.
Тел. В-1-44-30. СПРАВКА. Выдана мною кол-
хознику деревни Хмельники Переславского
р-на Яросл. обл. Коршунову Дмитрию Павло-
вичу, что он сопровождал меня с места моей
охоты в Хмельниках до моей дачи в Звениго-
родском р-не Московск. обл., деревни Дуни-
но, и возвращается обратно на место своего
жительства. М. Пришвин» (НА).
Вот строки из письма В. Д. Пришвиной
Коршунову конца 1940-х. «Сейчас М. М. со-
бирается с силами для большой, давно за-
думанной вещи. Зимой, надеюсь, с ним по-
работаем. Петя с женой бросают зверосов-
хоз и перебираются в Москву. А мы с М. М.
мечтаем о самой маленькой хатке на Истре,
чтоб сидеть там и работать без всяких ого-
родов. Напишите нам, пожалуйста, о себе, о
девочках, о Насте (…) [далее — рука М. При-
швина. — Н. И.] Дорогой Митраша, Валерия
Дмитриевна вам всё написала, и я желаю
только (…) чтобы подтвердить: всё верно.
Мы подумываем с В. Д., если Вам надо будет
давать детям образование, — отдать Вам с
Настей Пушкино, а сами будем жить на Ис-
тре и Вас навещать. До свидания. М. При-
швин» (НА).

Николай ИВАНОВ, доктор филологических наук, профессор