На фоне классики...

То ли желая подчеркнуть контраст между беззаконно-жестоким тоталитарным прошлым и корректно-демократичной со­временностью, то ли сжимая в кармане или за пазухой известную комбинацию из трёх пальцев, интеллигентный канал «Культура» в нераннее даже по своим меркам время – в 11 вечера – завёл показ публицистиче­ского сериала «На фоне Пушкина. 1937 год». О комбинации, спрятанной в кармане, можно было бы не думать, если бы не авторство: идея сериала принадлежит Б. Курковой.

Если кто-то задумался, что в этом имени примечательного, напомню: в конце перестройки эта решительная и бескомпромиссная журналистка была знаменем Ленинградского (тогда ещё) телевидения, создателем острейших публицистических, в том числе прямых эфиров, трибуном, рядом с которым юноша-скандал Невзоров смотрелся наивно и нестрашно. Именно по стопам Курковой идут сегодня репортёры с канала «Россия», разоблачители с НТВ. Сама же она, как видим, обратилась к вечному и нетленному Пушкину – нашему «всему».

Однако повод для того, чтобы потревожить Пушкина, был выбран, казалось бы, современный, очень мало отношения к классике имеющий. Создатели сериала, разумеется, помнят, как вызывавший пушкинскую иронию Расин («певец влюбленных женщин и царей») и ставший образцом для русских революционеров Шиллер (с лозунгом его трагически ошибавшегося борца за справедливость «я гражданин грядущих поколений»), сам Пушкин (завершивший работу над предупреждавшим об исходе захвата власти неправедным путём «Борисом Годуновым» за считанные месяцы до восстания декабристов) и сочинившие пьесы о смутном времени сразу после отмены крепостного права в России А. Островский и А. К. Тол­стой («а я хотел добра», – жаловался непонятый и потому бессильный царь Фёдор), – они помнят, как в России постоянно намекали на историческую связь современности с прошлым. И потому решили нарисовать, как они думали, жутковатую картину, изобразив резонанс политических репрессий сталинской эпохи по отношению к пушкин­ской гибели.

Однако резонанс не прозвучал. Хотя бы потому, что Пушкин умер в начале 1837 года, а сейчас год с цифрой «7» заканчивается. А там, где не возникает прямого хронологического совпадения (или – где не успели воспользоваться таким совпадением), ждать резонанса и не приходится.

Однако и открытия не произошло. Историки искусства давно уже высказали предположение о том, что сыгранный сразу после гибели Пушкина великим русским трагиком П. Мочаловым Гамлет был завуалированным откликом на происшедшее «убий­ство». «Смерть поэта» не только как название лермонтовского реквиема, но и как культурный повод для обличения власти стала уже не раз отыгранным поводом для высказываний. Впрочем, можно предположить, что упоминание писательских имён сталинского времени должно было вызвать сочувствие к нашим недавним современникам – хоть и не убитым физически (как Н. Тихонов), но душевно и социально растоптанным.

Однако и скандала не получилось: уже не год и не два, а с конца позапрошлого века обсуждается вопрос о том, что не злая воля самодержца, опасавшегося политического влияния со стороны поэта, а сам поэт «поставил к барьеру не только другого человека, но и самого себя вместе со своей Музой». Это – сказанные через сто лет после пушкинской смерти слова отца С. Булгакова, которого вряд ли можно заподозрить в сочувствии тоталитарному режиму 1930-х годов. Предшественник философа, великий В. Соловьев ещё раньше категорично (критично!) утверждал, что Пушкин «убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна». Впрочем, можно предположить, что создателям фильма эти предположения не известны. Авторы фильма наивно полагались на то, что демонстрация количества жертв 1937 года будет обострена напоминанием о единственной жертве 1837 года.

Однако и политическая подоплёка фильма была размыта историями, рассказанными не только в этом фильме, но и в рядом прошедшем – о Вавилове. Великий генетик предстал в той, другой ленте как человек компромисса, как родственник брехтовского (именно так, а не исторического, о котором мы этого не можем знать) Галилея, готового выбрать покой и право кушать гусиную ногу в обмен на отказ от собственных гениально-еретических открытий. Сродни ему, только в опасливо-иронических тонах – всё же есть наследники, могут и в суд подать за оскорбление памяти – развернулась история писателя-барина А. Н. Толстого. Но Пушкин там оказался вовсе ни при чём. Просто-таки мимо Пушкина, а не на его «фоне».

В ленте про людей, живших «на фоне Пушкина», только через 100 лет возникли писательские лица, которые либо вовсе не были осмыслены журналистами, либо поданы в пресном и неинтересном качестве.

Среди «пресных» – поэт Николай Тихонов, от которого остались знаменитые строки с рифмой «людей-гвоздей» и с лицом, которое в то время было невероятно похоже на лицо современного актёра и режиссёра Галибина, недавно сыгравшего Мастера в экранизации романа М. Булгакова. Какой повод для сравнения! – сверхсоветский поэт, которого «почему-то» (ответ на вопрос, почему, в фильме дать не удалось) не тронули в период репрессий, был случайно повторён в облике современного исполнителя роли эфемерного булгаковского творца-страдальца. Это ли не повод для развёртывания «фона»? Не развернули.

Среди же «неосмысленных» – промелькнувший на фотографии Илья Сельвинский, певец полярной эпопеи, создатель трагедии об Иване Грозном. Похоже, авторы фильма не знали – и плохо, если не знали, как тогда делать такое кино? – об истории приглашения нескольких писателей для получения госзаказа на создание апологетических пьес о грозном царе. Но лица писателей-наследников (вот и фон появился бы, только не Пушкин в роли фона, а его младшие коллеги), проходивших через искушение властью над «своими» или приближенностью к власти государственной, промелькнув, не стали даже фоном. Так, деталями музейной витрины...

Однако, однако, однако... Пушкин не очень-то даётся в руки, когда его пытаются использовать как фон. Тем более, что в камерной и ласковой версии Окуджавы «На фоне Пушкина» не политические либо политизированные разборки и убийства происходили, а шла человече­ская жизнь. Одно дело, когда на «фоне Пушкина снимается семейство», разворачивается маленькая и гармоничная вселенная. И совсем другое – когда нам назойливо, как уже в принципе перестали делать в хорошей профессиональной публицистике и делают разве что только в агитационных листовках, подсказывают и намекают, а то и буквально формулируют: пушкинский юбилей (юбилей смерти – дело вообще странное и тонкое, мы недавно это обнаружили в связи со «своей» смертью Чехова) был прикрытием и чуть ли не специально организованным фоном для оправдания новых многочисленных смертей.

«...И лишь в России интересно. Поскольку бездны на краю», – писал наш современник И. Губерман. Цикл, показ которого продолжится, вероятно, вплоть до дня выборов (отведённого на телевидении под нейтральные развлечения), дал возможность ощутить главное: в России перестаёт быть «интересно», поскольку она отодвигается от края бездны. Либо – поскольку эту бездну обнаружить и показать так, чтобы стало на самом деле страшно, телевидение, специализирующееся на открывании окон в мелкие скандалы и инсценированные расследования, не умеет.