Владимир ПЕРЦЕВ. Стрела без цели

Владимир ПЕРЦЕВ

Родился в г. Гаврилов-Ям Ярославской области в 1963 году. Окончил Ярославское художе­ственное училище. Член Союза российских писателей.

Лауреат областной премии им. Сурикова (2000). Автор четырех книг: «В затонах зо­лотых» (1996), «Очнуться в сумерках зимы» (2000), «На вселенском сквозняке» (2007), «Камень немоты» (2011).

© В. Ю. Перцев, 2011

Стрела без цели

* * *

Нищим, калекой, странником в дождь,

изгнанным, пытанным, битым нещадно,

что я тебе, отпусти меня, вождь,

я только вошь, отпусти меня, ладно?!

Не ладаном пахнут, а порохом и

кровью запекшейся, потом, махоркой

эти холеные пальцы твои.

С горечью хлеб твой, вода твоя с хлоркой.

Я, как хорек, и напуган и худ,

но предпочту лизоблюдству мытарства.

Сорок Христов, Моисеев и Будд

не просветят твое сонное царство.

Все бесполезно в этой дыре.

После покойника — скромная запись.

Мрачен Спаситель в своей конуре,

распни его тело, пока он не запил.

* * *

Купите дом, вспашите целину,

разбейте парники на огороде.

Накормите себя и всю страну

и все-таки России не вернете.

Вертинского поставьте под иглу,

смакуйте Пастернака, Гумилева,

но, как хорошую актерскую игру,

Россию не вернете снова.

Она ушла в иные времена,

над ней бурьян разросся и крапива.

Мальчишки тащат с высохшего дна

оклад и проржавевшее кадило.

Морозных игрищ искристый азарт

и в сенокос звенящий шелест сена,

не сетуйте, опять не повторят.

Все кончено, идет другая смена!

Все кончено! Обмана больше нет.

Как проигравшийся в пылу азарта,

я выйду на крыльцо. Меня облепит снег.

Шестерка черных птиц в глазах стоит, как карта.

Стрела без цели

Меня пустили не всерьез.

И перья пели.

Диалектический курьез —

стрела без цели.

Свести к мишени кругозор

легко, как дунуть.

Но мой пускатель был позер,

пустил не думав.

Я в небе птицы не настиг,

не срезал лани.

Меня обставил дробовик

на поле брани.

Пропев бессмысленное «бжень»

в пространстве жизни,

войду по задницу в мишень

болотной жижи.

* * *

Надо мною висит в зените

что не взять никакой зенитке:

в своем круговом скольжении

нацеленный ангел слежения.

Я хожу, как чеченец в бурке,

отливаю под домом бункер,

маскируюсь в толпе, в народе.

Не спеша он прицел наводит.

Ни к чему всемирная перепись,

он лучом копается в черепе.

Знает точно, знает наверное

все мысли мои сокровенные.

Достает меня сквозь бетоны.

Я в списке его многотомном

помечен крестиком, знаком.

Поставлен, как фишка, на кон.

Не проклят и не наказан,

а просто кем-то заказан.

* * *

Нам тесно вместе, нам душно в комнатах,

в дому просторном, как в катакомбах.

Мы спорим, тычем друг другу фактики.

Мы посинели, как два инфарктника.

Вот на крылечко, как в воду, сунемся.

Цветут сирени и грозы в сумерках.

Шумит березами, свистит беспечно

июнь сиреневый, скоротечный.

Промчится скоро веселым поездом,

тогда опомнимся.

* * *

Пережидаю дни. Нагие

мальчишки бродят у воды.

И ослепительны пруды.

И все желания благие.

Безвременье, затишье. Сонно.

Еще не определено

судьбы суконное руно

моей под этим жгучим солнцем.

Швыряю камешки наотмашь.

Мы оба были дураки!

Соскочат в воду рыбаки

и лодку вытянут на отмель.

Всплеск оглушительный, как бубен.

Нырнуть и мне, пустить круги?

Июль, стрекозы, рыбаки.

Проходят дни, других не будет.

Старая пластинка

Бархатный голос с трещинкой скола,

шум проливной

падает в полночь, как бешеный скорый

из жизни иной.

Кто закрутил эту черную память

с дыркой внутри?

К дальнему центру падать и падать,

слезы утри.

Прошлого распри ничем не исправить,

врать не с руки.

Кружит, как коршун, черная память,

уже круги!

* * *

Ведро кидаю я в колодец.

Но, прорывая толщу вод,

оно уходит, словно лот,

лишь ворот крыльями колотит.

Лечу, я брошен сам куда-то.

Собою измеряю путь.

Господь, освободи от пут!

Господь, не отпусти каната!

Камень немоты

Когда взывает плоть

и толпы вечно правы,

немотствует Господь

и затихают травы.

И кто же виноват,

что вижу лишь одно —

космический квадрат

в раскрытое окно?!

Темны мои скиты

и сам я как калека,

осколок немоты

от каменного века.

Как вытоптанный плац —

бесплоден и бесспорен.

Как пытанный паяц —

навеки успокоен.

Несется монолит

в космическую ночь.

И некого молить.

И некому помочь.

Я — камень немоты,

я сам себе основа,

когда из темноты

вымучиваю слово.

* * *

Такая глушь, что хлеба не достать.

Но тихо, хорошо. Печаль такая,

переходящая порою в благодать,

что плакать хочется; часов не замечая,

томиться неизбывной красотой

пустыннейшего в мире поселенья,

ненужнейшего, на краю забвенья,

где сложность чувства с внешней простотой

соединил июль и маревом укрыл.