Так вот ты какой, последний герой!

Вопрос: кто и по каким признакам этими самыми «последними» становится? Да, был когда-то давно «последний из могикан», с его наивными дикарскими представлениями о добре и чести, он мог быть там, в далёком прошлом и в далёкой географической точке, со своими простодушными тайнами и трогательной верой в силу мышц, а не интриг. Но этот последний взывал к бескорыстию и доблести, столь не актуальным сегодня.

И ещё вопрос: что это за герои такие, носители особых, никому иному не присущих свойств? Около сотни лет назад Горький воскликнул: «Настала нужда в героическом», желая найти альтернативу «сереньким» будням и людишкам. И пошли в дело все эти буревестники и соколы, чуть не заклевавшие (или всё же заклевавшие?) самого автора призыва. А чуть позже другой великий, только уже немецкий революционер в искусстве, Брехт, открыл трагическую закономерность: «Несчастна страна, которая нуждается в героях». Мол, вымышленные или сконструированные, приподнятые над обыденностью и презирающие её, появляются лишь тогда, когда нормальные люди теряют систему ориентиров, а нормальная страна превращается в монстра, пожирающего своих граждан.

Иными словами, большой и больной вопрос состоит в том, кого и зачем предлагают публике, которая ведь тоже – граждане страны – в качестве героев? Тем более – последних, после которых, по-видимому, наступит тот самый потоп?

Стоит ли подробно объяснять: нужда, только не в героическом, а в обсуждении вопроса о его носителях, возникла вместе с реанимацией на нашем ТВ программы «Последний герой». Ну да, там теперь пытается царить в качестве модератора процесса выживания девушка Собчак с новой причёской-дредами, которые идут ей не больше и не меньше всех других причёсок, шапочек, одёжек и ролей. Ни заразительности, ни умения манипулировать партнерами, так, вялая и приятная себе выпускница вуза, по специальности которого никогда не работала и работать не будет, ибо международные отношения, которым её там пытались учить, требуют интеллектуального и психологического напряжения, как и пребывание в декорациях острова, покрытого летучими и ползучими тварями, болотами и колючками. А рядом с нею, достойные её, считающийся актёром, выкрашенный в безумный рыжий цвет, рослый, явно опасный для орангутангов Джигурда, со скандалом покидающий едва начавшийся «проект». И ещё рядом – «герой», считающийся интеллектуалом и писателем (в своём «Апокрифе» на другом канале, «Культура»), здесь оказавшийся всего лишь обладателем отдельно торчащего из-под майки брюшка и склочно-капризной манеры поведения Виктор Ерофеев (не путать с ушедшим из жизни Венедиктом).

Возможно, они последние в своём тропическом «раю», где их забыли и могли бы и не возвращать на «большую землю» – последние в плане непрезентабельности, необаятельности, неприспособленности не к островному быту, а к присутствию на глазах у огромной аудитории в качестве интересных хоть чем-то персон. Но уж точно не герои, а так, репейник, зацепившийся за краешек нашего зрительского восприятия.

Настоящие же герои, а потому действительно едва ли не последние, праздновали на прошедшей неделе своё 80-летие. Нет, я не об американском Микки Маусе, о котором бегло, но весьма трогательно рассказал один из российских каналов. Я о наших, российских, а точнее – в силу их возраста, времени формирования и обретения ими популярности – советских. Таких, как актёр, педагог и режиссёр Алексей Баталов и поэт Николай Добронравов.

Их жизненные устои и вешки объясняют, почему им доводится быть последними. Актёр, пожизненно приговорённый играть положительных героев, но не раздражавший ни слащавостью, ни однообразием, – таких совсем немного, особенно в эпоху милых вурдалаков и обаятельных убийц на кино- и телеэкране. Поэт, к которому прилепилось уничижительно-функциональное слово «песенник», не ставший машиной для производства однотипных и конъюнктурных рифм, сочинивший в немалом количестве запомнившиеся и вполне осмысленные строки – таких тоже очень и очень немного. В телепрограммах-портретах, сделанных без особых мудрствований, но прошедших в удобное время по нескольким каналам они были показаны и увидены, что не может не радовать как достаточно редкое проявление здравомыслия и человечности, поскольку программы были прижизненными…

У обоих – тихая и упорная в своей неброской определенности манера поведения, интеллигентного, неназойливого, не меняющегося на протяжении многих десятилетий. Верность семейным ценностям (у актёра дочь-калека от некогда с трудом завоёванной жены, у поэта – единственная за всю жизнь жена, она же соавтор). Умение и желание помнить своё прошлое и прошлое тех, с кем прожита жизнь, без примитивного стремления отринуть прежние ценности и интересы, без суеты вокруг менявшихся в обществе, но не в их собственной системе измерений ценностей. Из числа таких ценностей у актёра – дом в Москве на Ордынке, где жил с матерью и писателем-отчимом, куда приезжали и приходили великие писатели и актеры, бывшие для него «дядями» и «тётями»; у поэта – дом в Ленинграде, на Василь­евском, откуда увели арестованного отца.

Один – лицо времени, и не только потому, что барышни и дамы расхватывали в газетных киосках его фотографии в ролях и в жизни, заклеивали вырезками из «Советского экрана» стены своих рабочих кабинетов и домашних кухонь. Он «лицо», потому что Гуров в «Даме с собачкой» или Гусев в «9 днях одного года», не говоря уж о Борисе в «Летят журавли», а потом Гоше в «Москва слезам не верит» были деликатны и непреклонны, галантны и при этом вовсе не аморфны; жесты привыкших правильно держать вилку и нож рук были экономны и мягки, а интонации, в том числе и закадровые, при чтении текстов к массе документальных фильмов, узнаваемы, но ненавязчивы.

Другой – голос времени, ибо его стихи, положенные на простодушные и узнаваемые музыкальные фразы Пахмутовой, разошлись трогательными, высокопарными, ласковыми цитатами, которые составили наш, не такой уж богатый в песенно-шлягерном мире культурный слой (про надежду – компас земной, про улетевшего в послеолимпийское московское небо Мишку, про тайгу, про хоккей, в который не играет трус, про любовь и верность – а про что ещё мог писать русский поэт, которому школьный учитель литературы завещал прочитать над своей могилой лермонтовские строки про одиночество и звёзды над дорогой).

Неделя показала, что на самом деле последних героев куда больше, чем может показаться при беглом рассмотрении жизненных коллизий. Последний на сегодня пример – из практики автора этих строк. Ровно 5 лет назад (согласитесь, в наше суетливое время это огромный срок, если иметь в виду последовательность и регулярность каких бы то ни было действий) я и мои коллеги, профессора Жельвис и Ермолин, начали труды по еженедельному отсмотру и обсуждению с вами, уважаемые читатели, телевизионных программ. Наша рубрика, не исчезавшая за редчайшими случайными исключениями ни на одну неделю в течение этих пяти лет, – тоже своего рода «последний герой». Герой газеты, приблизившейся вплотную к своему 110-летнему юбилею. Герой терпения – нашего, в отношении массы далеко не всегда приятных и нужных впечатлений, анализ которых может принести нам всем некоторую пользу. И вашего, в отношении часто резких, иногда субъективных, всегда эмоциональных суждений не только о телевидении, но и о нашей с вами жизни. Той жизни, в которой, сколько героев ни уничтожай, сколько их не перекраивай, они так и не становятся последними. Остаётся ещё несколько – таких, как мы с вами.