Особенности роста моркови и маленьких мальчиков

ПРИГОВОР ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ПРИЗНАКУ

Саша Карих родился в суровую пору, в начале войны, в Амурской области. 9 августа 1941 года он появился на свет, а одиннадцать дней спустя, 20го числа, его отца, немца по национальности, арестовали и отправили на рудники под Магадан. Мама Вера Трофимовна, сама еще восемнадцатилетняя девчонка, осталась одна с крошечным сыном на руках. Как выжила, как сохранила жизнь сыну – Бог весть. Иметь мужа­немца и быть сыном немца в годы Великой Отечественной войны было практически приговором. Вера Трофимовна это прекрасно понимала, поэтому с сыном никогда об отце не говорила.

Однако, несмотря на то что судьба, казалось бы, не благоволила Александру Андреевичу с первых дней его жизни, воспоминания о детстве – а помнит он себя лет с трех­четырех – остались у него самые теплые. И связаны эти воспоминания главным образом с бабушкой Евдокией Терентьевной, маминой мамой. Удивительно сильный и мудрый человек, она одна поднимала семерых детей. Дед, которого маленький Саша не застал, был репрессирован как подкулачник (приютил семью арестованного друга), сослан на Колыму, возвратившись с которой, прожил недолго. Такая вот «напасть» обрушилась на семью нашего героя по мужской линии.

УРОКИ НА ГРЯДКЕ

– В памяти остались бабушкины грядки и то, как я на этих грядках промышлял, – вспоминает Александр Андреевич. – Есть хотелось до умопомрачения, и я постоянно пасся на грядках с морковью. А морковь эта, как на грех, никак не хотела расти. И вот я каждый день выдергивал ее, измерял – эх, маловата еще! – и удрученно закапывал жалкий хвостик обратно – пусть еще подрастет. В один из таких походов «по морковь» я, утомившись от трудов праведных и пригревшись на солнышке, уснул прямо в меже, где и был обнаружен родней. Долго после этого случая меня журили воришкой.

Был и другой случай, о котором вспоминает Александр Андреевич с особой теплотой. Как­то бабушка поинтересовалась, не хочет ли ее маленький внучок немножко подрасти? «Что за вопрос! – воскликнул малыш. – Конечно, хочу». Теплый летний дождь – вот верное средство – авторитетно заявила бабушка. И как только пошел «правильный», необходимый для роста маленьких мальчиков дождь, бабушка раздела Сашу и голышом отправила на деревянное крылечко – мокнуть и расти.

– Я стоял под дождем и все время трогал свою макушку: проверял, расту ли...

Евдокия Терентьевна была, пожалуй, главным человеком в жизни маленького Саши, и он, согретый ее душевным теплом, обожал бабушку. Зная об этой сильной привязанности, род­ственники даже утаили от мальчика бабушкину кончину, и хоть весть о ее уходе была отсрочена на годы (!), смерть бабушки сильно потрясла уже подросшего к тому времени Сашу – он горько плакал и очень переживал.

С мамой же у мальчика были связаны воспоминания о вечных передвижениях из пункта А в пункт Б:

– Мы постоянно куда­то ехали, причем зачастую почему­то прямо на паровозах: помню, как кочегар бросал уголь в топку...

САШКА! ТЫ – ТАЛАНТ!

– Детство было разное, но суровости особой – война все­таки, послевоенные годы! – не чувствовалось. Сейчас, десятилетия спустя, вообще вспоминается все очень светло. Жили практически в лесу, брусника, голубика – ягод море. А грибов! Мама, бывало, выйдет с тазиком из дома, минут через десять он полон маслят. Тут же почистит их – и на сковородку. А если еще маслица раздобудет – такая вкуснотища!

– А когда вы начали рисовать, помните?

– Так у бабушки в деревне и начал. Помню, все стены в избе были оклеены моими рисунками: несмотря на то что голодное было время, бабуля прикрепляла мои картинки к стене хлебным мякишем и очень гордилась ими.

– Читать тогда же научились?

– Вот с этим у меня долгое время были проблемы. Мама со мной особо не занималась: у нее самой было четыре класса образования, да и жизнь складывалась непросто. Меня же больше привлекала улица с ее вольными нравами. Комсомольск­на­Амуре, куда мы ко времени моего ученичества переехали, только считался комсомольской стройкой, на самом деле строили его в основном заключенные. Нравы поэтому в городе царили соответ­ствующие – жесткие, криминальные. Мы, варясь в этом «бульоне», и дрались жестоко, и выпивать начали рано. Пацаны частенько бегали для зэков – «строителей светлого будущего» – за чаем: те перебрасывали через забор с колючкой деньги, завернутые в бумажку, пять рублей двадцать копеек, как сейчас помню, мы таким же образом переправляли им заказ обратно. Так что класса до пятого учился я из рук вон плохо – не до того было. А потом вдруг что­то щелкнуло в голове, и я увлекся литературой, с необыкновенной легкостью заучивал наизусть стихи.

Примерно в это же время мама буквально за руку отвела Сашу в художественную школу. Отвела потому, что Сашин дядя, увидев случайно рисунок племянника, воскликнул: «Сашка, да ты же у нас талант!» Занятия в художественной школе между тем не очень увлекли мальчика, особой любви к написанию гипсовых призм и глиняных кувшинов он не испытывал. Но на занятия ходил, чтобы маму не расстраивать. (По сей день, к слову, Александр Андреевич Карих, заслуженный художник России, полагает, что подобная школа убивает художника, сушит его дарование.)

КАЧАЙТЕ ЕГО, РЕБЯТА!

К счастью, случилось в это время еще одно событие. Школьный учитель рисования и труда Вениамин Геннадьевич Амвросов пригласил пятикласс­ника Сашу Кариха заниматься в свой кружок. Мальчик, к тому времени уже посещавший без особого желания художественную школу, сначала отказался: «Да что­то неохота». «Жаль, – ответил учитель, – кружок­то у нас необычный: мы в походы ходим». В походы? Это другой разговор. Ради этого можно и порисовать.

Но на первом же занятии выяснилось, что в поход допускаются только те кружковцы, кто заработает за свои рисунки не меньше ста баллов. И тут Сашу разобрал азарт. Он рисовал, не поднимая головы, день и ночь, и на следующее занятие принес с собой пухлую стопку рисунков. Учитель по­просил расставить рисунки вдоль стены, долго молча рассматривал их, а потом и говорит: «Ребята, давайте Сашу качать. Это наш человек! У нас появился новый кружковец!»

– И они действительно бросились меня качать. Наверное, именно в этот момент я по­настоящему родился и как человек, и как личность, и как художник. Вениамин Геннадьевич дал мне то направление в жизни, которое стало и моей профессией, и моей судьбой.

Что же касается обещанного похода, то учитель свое слово сдержал. И это было потрясающее событие в жизни мальчишек – три недели самостоятельной жизни в тайге на берегу красивейшего озера, ежедневный спуск и подъем флага, ночные дежурства у костра, занятия живописью... И по сей день, хоть минуло с той поры без малого полвека, вспоминает о давнем походе Александр Андреевич с такой страстью, как будто это случилось только вчера.

Что было потом? Потом жизнь Александра Кариха покатилась... не скажу, что как по накатанному – встречалось и немало трудностей, но в строго заданном мудрой и чуткой рукой наставника направлении. Блестящая учеба в художественном училище во Владивостоке, армейская служба в морской пехоте (мечтал в детстве стать моряком – пожалуйста, получи по полной программе!), окончание знаменитой Строгановки...

ЭТОТ ГОРОД НАЗЫВАЕТСЯ...

И была еще одна (хоть и не люблю помпезности, но по­другому не скажешь) судьбоносная встреча в жизни нашего героя – встреча с Ярославлем. Тогда солдат Александр Карих отличился по службе и, получив в награду отпуск, впервые отправился через всю страну с Дальнего Востока в Москву, в Третьяковскую галерею.

Неделю он не отлипал от вагонного окна, впитывая жадными глазами художника меняющиеся, как в калейдоскопе, пейзажи. В один из вечеров, когда теплая палитра тающего медом дня вдруг вспыхнула золотом церковных куполов, многократно отразившихся в широкой водной глади, молодой человек очнулся от бесконечного созерцания заоконных видов и спросил у соседей по вагону, что это за место.

– Река называется Волга, а город – Ярославль.

– Я хотел бы здесь жить... – ни к кому не обращаясь, произнес молодой человек.

Так оно и получилось. Потому что если чего­нибудь очень сильно хочешь, это обязательно сбудется.