Как это могло случиться?!

НЕ КЛЕМАНСО

Сегодня кажется странной слепота Временного правительства в отношении самого грозного симптома надвигавшейся беды: сразу после отречения Николая II резко сократилось число солдат, подходивших к исповеди, об этом пишут многие мемуаристы. Сотни тысяч солдат восприняли «отставку» царя как разрешение их от воинской присяги, которую они принесли Богу, царю и Отечеству. Простые люди, особенно из крестьян, видели в присяге страшную клятву, нарушить которую означало попасть в ад. После 2 марта большинство из них сочло себя свободным от этой клятвы. Они ничего больше не были должны не только царю, но и Богу. А нередко даже и Отечеству. Солдаты, в чьих душах произошло крушение веры, дезертировали первыми. Дезертиры сыграли важнейшую роль в событиях 1917 года.

Падение императорской власти стало потрясением, конечно, не только для фронтовиков. Историк И. Г. Яковенко отмечает, что вплоть до 60-х годов этнографы фиксировали в среде старшего поколения поговорку «Бей, не робей – царя убили, Бога нет». В архаическом крестьянском сознании царь и Бог связаны воедино. Бог живёт на небе и всё видит, царь – главный от Бога на земле. Если царя нет, то и Бога нет, это было очевидно для архаического человека, говорит Яковенко. Бояться Того, Кто всё видит и может покарать, больше не надо. А значит, можно всё: бей, не робей.

Какова была доля людей с таким настроем? Вычислить это сегодня уже невозможно. Главное – их оказалось достаточно для катастрофы. Потрясение у них прошло быстро, они первыми начали требовать всё и сразу. Для большевиков они стали незаменимым тараном в деле сокрушения исторической России – гораздо более мощным и безотказным, чем «сознательные рабочие». Они и выпущенные по щедрой амнистии Керенского уголов-ники.

Чтобы совладать с этой стихией, требовалась изворотливость, но её-то у Временного правительства и не было. Оно, похоже, полагало, что вот пройдут выборы, соберётся Учредительное собрание, создадутся комитеты, подкомитеты, комиссии, будут решены процедурные вопросы, вопросы представительства – и вот тогда можно будет законным образом приступить к вопросу о земле, о федеративном устройстве, о сословиях и прочем. Народу же – и законопослушным, и буйным, и анархистам, и дезертирам – следует благовоспитанно ждать. Весы истории колебались, и перевесить могла даже песчинка.

Весы колебались тогда не только в России. Но когда во Франции в конце 1917 года события повернули к местному изданию большевизма (взбунтовались и подняли красные флаги более ста полков, а два корпуса даже двинулись на Париж), у страны нашёлся спаситель, 76-летний премьер Жорж Клемансо. Расстрелами и заград-отрядами он остановил развал фронта, отдал под суд министров-пораженцев, превентивно арестовал свыше тысячи человек по всей Франции – всех, кто теоретически мог возглавить красный бунт, и – о ужас! – заставил прессу прикусить язык. Керенский, увы, был не Клемансо.

ПОД ОТКОС

Категорически нельзя играть по правилам с противником, для которого не существует правил. Тем более нельзя играть с ним в поддавки.

Надёжной защитой Временного правительства мог стать стоявший в Царском Селе и не заражённый большевизмом Третий конный корпус генерала Краснова, но Керенский под давлением левых приказал отвести его к Пскову, после чего значительную часть сил корпуса разбросали по разным фронтам. Здесь присутствовал личный мотив: Керенский знал, что Краснов не принимает его всерьёз как Верховного главнокомандующего и преподал урок генералу.

Ещё один шанс предотвратить катастрофу был упущен уже в последние дни. Генерал Алексеев брался призвать на защиту Временного правительства офицеров. Авторитет Алексеева, пусть и вышедшего в сентябре в отставку (и даже вопреки его роли в низложении царя), был так велик, что пять тысяч офицеров из пятнадцати, находившихся в столице, он гарантировал. Да ещё и юнкеров в придачу. Возможность остановить путчистов была реальной: Красная гвардия с военной точки зрения была нулём, некоторой силой были матросы, но не против офицерских команд. Что же до Петроградского гарнизона, остряки называли его «Петроградским беговым обществом» – столько в нём за три года войны осело уклоняющихся от службы, ограниченно годных и т. п. Да, он был сильно заражён большевистскими настроениями, но все соглашались, что если исход борьбы и решится в пользу большевиков, то не благодаря гарнизону. Однако Керенский отказался от предложения Алексеева, испугавшись, что защитники в первую очередь разберутся с ним.

Слухи и газетные статьи о грядущем перевороте появились с десятидневным опережением. Максим Горький выступил в «Новой жизни» с обращением «Нельзя молчать!». Он требовал, чтобы большевики открестились от этих слухов. Большевики отвечали уклончиво.

Вряд ли Керенский был совсем уж слеп. Но он почему-то сохранял уверенность, что худшее не произойдёт. Это сродни загадке 22 июня 1941 года: «человек наверху» убеждён, что знает нечто, позволяющее сохранять спокойствие. Застигнутая врасплох страна ожидала или чего-то другого, или в другие сроки. Кто внушал Керенскому ложные представления? Судя по его мемуарам, это мог быть полковник Генерального штаба Георгий Петрович Полковников, по должности главный начальник Петроградского округа, тайный корниловец, желавший устранить Временное правительство руками большевиков, с тем чтобы потом расправиться с ними как заведомо неспособными удержать власть. Полковников до конца уверял, что сил достаточно, опасаться нечего.

В решающий день 24 октября Полковников издал приказ№ 251 по Петроградскому округу, гласивший: «Всем частям и командам оставаться в казармах впредь до получения приказов из штаба округа... Все выступающие вопреки приказу с оружием на улицу будут преданы суду за вооружённый мятеж... В случае каких-либо самовольных вооружённых выступлений или выходов отдельных частей или групп солдат... приказываю офицерам оставаться в казармах». То есть если нижние чины самовольно хлынут на улицу, офицер не мог переступить порог казармы даже в попытке остановить подчинённых? Или Керенский был прав, предполагая, что Полковников толкал события к свержению правительства руками большевиков, чтобы затем устранить их силами Петроградского гарнизона? Если это так, первая часть замысла ему удалась. В отличие от второй 29 октября, когда он смог поднять против большевиков только юнкерские училища, но не гарнизон.

ОТМАТЫВАЯ ЛЕНТУ НАЗАД

Отматывая ленту назад, ясно видишь, что большевистский переворот не был неотвратимостью, видишь множество исторических развилок, спасительно уводивших от него. Есть вещи, о которых невозможно размышлять без закипания крови, но надо делать над собой усилие и ставить себя на место людей 1917 года. Будь у них возможность заглянуть в будущее, они действовали бы иначе – почти все, независимо от того, на чьей стороне они были в роковой миг.

Это сегодня понятно, что в ответ на начало захвата ленинцами стратегических точек столицы (во время войны!!!) офицерскиекоманды должны были окружить гнёзда большевиков, хорошо известные, подкатить пушки и броневики и, не считаясь с жертвами и ущербом для зодчества, разнести их в щепы.

Да, при этом погибло бы какое-то количество дыбенок, крыленок, сталиных, дзержинских, троцких и «братишек» помельче (В. И. ещё продолжал благоразумно отсиживаться на Сердобольской). Скорее всего, мемориал погибших борцов (я не шучу, эти люди умерли бы смертью героев, не успев узнать о себе ничего плохого) сегодня посещали бы туристы, как они посещают памятник коммунарам в Париже, а гиды рассказывали бы о реакционной военщине, пролившей 90 лет назад невинную кровь.

Партия большевиков, давно образумившаяся, имела бы в Государственной Думе 27-го созыва пятую часть мест, переходя от роли конструктивной оппозиции к участию в коалиционных правительствах и обратно, а Россия избежала бы самых страшных событий своей истории. Миллионы несчастных не были бы убиты в расстрельных подвалах, утоплены на баржах, взяты в заложники и затем казнены, замучены в концлагерях и на гиблых рудниках, в тундре и глухих поселениях, закопаны в вечной мерзлоте. Мы не узнавали бы, холодея от ужаса, как срезали под корень историческую Россию с её дворянством, казачеством, купечеством, промышленниками, духовенством, крестьянством, интеллигенцией. Мы жили бы сегодня в процветающей многолюдной стране.

Что понятно сегодня, не могло быть понятно тогда. Русские военные не хотели начинать братоубийственную войну. Заяви большевики честно и сразу, что намерены умертвить миллионы соотечественников, разрушить душу и нравственность народа, превратить страну в ад на земле, военные действовали бы иначе. Однако в те дни многие рассуждали так: одного «временного» социалиста, притом крайне надоевшего, сменит другой. Тревожно, конечно, но ведь это только до Учредительного собрания. Подготовка к выборам идёт вовсю, так стоит ли стрелять в своих?

Но и большевики тогда ещё не планировали массовые убийства и колымские лагеря. Они ждали, что народ под их руководством дружно переделает неправильный старый мир в правильный новый, коммунистический – мир без денег и собственности, мир учёта и контроля, распределения и счастья. На Страшном суде они, наверное, будут говорить: «Мы были вынуждены. Знаете, на какое сопротивление материала мы натолкнулись?» А «материал» сопротивлялся, если кто забыл, утопии, придуманной в Западной Европе двумя русофобами по имени Маркс и Энгельс.

Из многих тысяч красных активистов 1917 года и гражданской войны (в советское время придумали про таких говорить, что они «делали революцию») немногие умерли своей смертью. Подавляющему большинству досталась пуля в затылок. Никакие деникины, колчаки и красновы не учинили бы над ними в случае своей победы такую повальную расправу. Неужели это было высшее отмщение?

И почему с нами случилось всё то, что случилось? Этот риторический вопрос не имеет смысла. Наши далёкие предки в отличие от нас всегда твёрдо знали почему. «За грехи наши», – говорили они о нашествии злой Орды и других бедах.

За грехи наши. Из российских безбожных интеллигентов ХХ века это поняли единицы. Простой народ оказался зорче. Есть свидетельства, что многие крестьяне, которых в коллективизацию погнали куда Макар телят не гонял, восприняли это как божью кару за своё поведение в гражданскую войну, за измену присяге, дезертирство, грабежи усадеб, за поругание святынь. Они даже писали в письмах из Котласа, из Приобья и других подобных мест, что вот тогда, десять лет назад, они от Бога отвернулись, а нынче Бог отвернулся от них.